Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века). Гавриил Яковлевич Кротов
поглядела на сына, вытерла руки о передник и, прижав его, поцеловала в голову.
– Дай бог тебе счастья.
Ганя никогда не делил время на часы и минуты, но тут он с нетерпением ждал шести часов. Мать достала чистую праздничную рубашку, тщательно вымыла его, причесала волосы и долго давала наставления о том, как надо вести себя в людях.
Вот на каланче пробило пять часов, и Ганя направился к дому учительницы. Ходьба заняла слишком мало времени, а придти раньше назначенного времени Ганя не решался. Он долго бродил по переулкам, пока не пробило шесть часов, тогда смело подошёл к двери. Дверь оказалась закрытой. Он постучал. Никто не отзывался. Он постучал ещё, потом ещё сильнее. Он хотел уже залезть в палисадник и постучать в окно, но услышал шаги, дверь открыла горничная в белом переднике и кружевном чепчике.
– Ты чего ломишься? Звонить надо.
И она указала на белую фарфоровую ручку.
Вот он вошёл в прихожую. Боже, какая чудная обстановка: пол устлан громадным ковром. Овальный стол покрыт голубой скатертью, в высокой вазе – букет прекрасных цветов, над столом висит большая бронзовая лампа с хрустальными подвесками и громадным абажуром.
Вот распахнулась портьера, и вошла Нонна Степановна. Но какой она стала чудесной! Это была уже не знакомая строгая учительница, а прекрасная женщина в голубом пеньюаре.
– Пришёл? Что же ты так поздно?
– Вы сказали в шесть часов.
– Разве? Да ты просто граф Монте-Кристо.
Нонна Степановна ввела мальчика в гостиную. Это была сказка наяву. Портьеры, картины, мебель, цветы, ковры – всё это складывалось в одну чудесную картину.
В углу стоял огромный рояль. Нонна Степановна усадила Ганю на стул и начала объяснять.
– Так же, как слова мы записываем на бумагу, делим их на буквы, так и звуки мы записываем при помощи нот…
Вскоре уже Ганя играл гаммы. Пальцы всё более уверенно ударяли по клавишам, и Нонна Степановна была довольна его успехами.
Вдруг прозвенел звонок. Нонна Степановна вздрогнула и растерялась.
В комнату вошёл стройный красивый офицер. Он небрежно снял перчатки, бросил их в картуз и подал горничной. И удивлённо взглянул на мальчика.
– Что это, Нонночка, демократические увлечения? Ну, друг мой, этим ты можешь заниматься там… в школе, а водить всякую грянь домой…
Она что-то проговорила по-французски, но офицер, не обращая внимания на её слова, взял Ганю за ухо и повёл его из комнаты. Выведя его на крыльцо, он не спеша открыл дверь и пнул его в спину.
Ганя полетел через тротуар и шлёпнулся в пыль дороги. Он не чувствовал боли, не видел людей, не слышал их смеха. Пыльный и грязный, он поднялся с дороги и пошёл, не разбирая пути, пока не дошел до пустыря, заросшего высоким бурьяном. Там он упал на землю, царапая её руками, и неудержимые слёзы хлынули у него из глаз. Он плакал долго-долго, пока не прекратились слёзы. Болела грудь, голова сделалась тяжёлой.
Уже светила луна. Ганя поднялся и, пошатываясь, пошёл домой, всхлипывая