Дороги изнанки. Хроники затомиса. Александр Беляев
ее Юра, чмокнув в щеку, словно ничего не случилось, либо время официального траура закончилось (вчера при родственниках он выглядел достаточно скорбно, однако Аня чувствовала, что особо глубоких переживаний брат не испытывает, он вообще е способен был переживать по поводу чего-либо, что не касалось лично его, любимого. А тут – мама ушла, ей уже ничем не поможешь, пока была жива, сделал для нее все, что мог, устроил в лучший онкологический центр, доставал дефицитные заграничные лекарства, совал врачам в конвертиках, а что мало у изголовья сидел, так на то сестра была, чего вдвоем толкаться, только шум и лишняя суета. Так что совесть чиста и жизнь продолжается.
– Привет – слегка заторможено пробормотала Аня: действие люминала еще не прошло, – проходи на кухню, я как раз завтракаю.
Брат снял и аккуратно повесил на плечики в стенной шкаф по-видимому жутко дорогой французский кожаный плащ, пригладил рано начавшие редеть волосы перед зеркалом (стоит отметить, что несмотря на общих родителей, Аня была естественной блондинкой, а брат – брюнетом), прошел вслед за Аней на кухню и с аппетитом набросился на остатки вчерашних поминок.
– Хорош завтрак, – сказал Юра, посмотрев на новенький, играющий кварцевым стеклом «Ориент», в те годы – труднодостижимая мечта для простого советского обывателя, – почти четыре… чего это ты полдня спишь, как сурок, гости, вроде не очень поздно разошлись.
Аня пробормотала что-то невнятное насчет коварного действия люминала совместно с водкой, хотя вообще-то выпила она немного…
– Не нравишься ты мне, сестренка, – продолжил Юра, оценивающе разглядывая Аню, – совсем не следишь за собой, цвет лица, как у восковой фигуры мадам Тюссо, с которой всю краску смыли. Я понимаю, что горе, но у меня тоже горе, однако я себе распускаться не даю, на службе даже не знают о несчастье в нашей семье: горе – горем, а дело не должно страдать. Маме уже ничем не поможешь, и не думаю, что она одобрила бы твое поведение и то, как ты себя запустила. Так что завязывай хлестать свое горе стаканами, как Васисуалий Лоханкин, к тому же пополам с люминалом, приводи себя в порядок и быстренько выходи на работу, раз уж институт в этом году снова накрылся. Надо себя чем-то занять, да и деньги какие-никакие.
– Ты ж знаешь, – виновато начала оправдываться Аня, – место в деканате, куда ты меня в прошлом году пристроил уже занято, и мы с тобой о какой-то там редакции договорились! И потом, я бы все равно в эти дни не смогла работать, я даже на улицу не выходила. А с люминалом я решила с сегодняшнего дня завязать. Мне действительно показалось, что отпустило, уже не так тяжело, словно мамина душа все эти дни была где-то рядом, а сегодня покинула землю и меня освободила.
– Ты все со своими фантазиями никак не расстанешься, – усмехнулся брат, – нет никакой души. Все что от мамы осталось, сейчас на Ваганьковском кладбище находится – (брат и кладбище сумел