Город в капле и другие сказки. Станислав Брейэр

      С надеждой и благодарностью, автор

      Что мы можем?

      Блошка

      Однажды шёл по селу колдун – злое сердце. И увидел за забором под персиковым деревом мальчика. Лежит тот на мягкой перине, персики ест. А рядом женщина – срывает с дерева самые спелые плоды, мальчику подаёт.

      Наелся тот, принялся косточки в стрекозу на ветке бросать. А женщина отошла работать по саду: лопатой копает, тяпкой окучивает, тяжёлые вёдра таскает.

      У колдуна от удовольствия глаза заблестели, и он тихо спросил, перегнувшись через забор:

      – Что не работаешь, такой большой? Не можешь или не хочешь?

      – Могу, – ответил лентяй. – Но зачем, когда за меня всё мамка делает?

      – Ой, как мне нравится, – улыбнулся колдун, – когда люди как блошки. Люблю блошек…

      Сказал – и плюнул на мальчика через забор.

      Мать вернулась:

      – Сынок, ты где?

      – Тут я, – тоненько слышится в ответ.

      И ей блошка на ладонь – скок.

      – Это я! – пропищал блошка. – Какой-то колдун на меня плюнул – и я превратился. Нет чтобы во льва или оленя, а то – в блоху! Это всё ты, мамка, виновата: от меня отошла и не защитила!

      Заплакала женщина. Потом выдернула из перины пушинку, устлала ею свой напёрсток, чтобы было мягко, а в напёрсток положила блошку.

      Соседи говорят:

      – Эх, предупреждали тебя: не надо его так баловать. Хорошего мальчика колдун не сумел бы превратить в блоху. А теперь тебе надо идти за тридевять земель. Тридевять пройдёшь, а там и тридесятая. В той тридесятой земле есть родник, которого Ангел Небесный коснулся рукой, и вода там стала святою. Больные исцеляются, испив её, а заколдованные – освобождаются от чар…

      Вот повесила бедная женщина напёрсток с блохой у себя на груди, перекрестилась – и в дальний путь пошла.

      Идёт она днём и ночью: под солнцем горячим, под луной холодной, ни о сне, ни о еде не думает. А блошка ей:

      – Мамка, я есть хочу! – Да и вопьётся матери в грудь, и кровь пьёт. Блохи-то, известно, чем питаются. Сначала он в напёрсток возвращался, а потом вспрыгнул женщине на голову и там поселился. Сверху путь хорошо видно, по сторонам глядеть интересно. Проголодается – опять в родную мать вопьётся, а та, бедная, терпит.

      Блоха толстеет – а мать худеет. Так измучилась, что упала на тридевятой земле.

      – Эй, мамка, чего разлеглась! – пищит блоха.

      – Заболела я.

      – Ну, немного отдохни и поднимайся, иди меня выручать!

      Но она сказала:

      – Наверно, не встать мне уже, сынок.

      Сынок же ей:

      – Обо мне подумала – чем я питаться буду?! Мамка! Умирать не смей!

      – Не от усталости встать не могу, а оттого, что дорогой мой сын меня не любит… Придётся тебе в тридесятую землю идти самому. Нельзя, чтобы ты блохой остался: стыдно…

      И замолчала.

      – Как – самому? – испугался блошка. – Я маленький, я слабенький!

      Посидел он ещё на маме, впился ещё разок перед доро́гой – и прыгнул. Прыг! Скок! Блохи далеко прыгают.

      «Ничего, сам доберусь. Вон я какой молодец!»

      Тут дождь полил. Блошка спрятался под лист. А с листа свисают две дождевые капли, через них тучи в небе видно. И эти капли похожи на слёзы, какие он у мамы видел перед расставанием. И тревожно стало у блошки на сердце. Это он впервые в жизни свою маму пожалел.

      Дождь кончился, он дальше поскакал.

      Но тогда задул встречный ветер. Блошка прыгает, а ветер его, как соринку, обратно бросает. Тогда блошка пополз, за землю цепляясь. Долго дул встречный ветер, долго полз блошка.

      А вот на пути чёрная река течёт, через неё мостик. Только хотел блошка на него ступить, как, откуда ни возьмись, появился камень: большой, чёрный и очень горячий. А не миновав этот камень, на мост не ступить. Прыгнул блошка, но сил не хватило. Упал он на камень, больно обжёгся и скорей назад спрыгнул.

      Тут вспомнилась ему мама и её слова на прощанье. Разбежался он как следует – и прыгнул изо всей силы, и перепрыгнул тот большой горячий чёрный камень. Даже ветер блошку назад отбросить не смог.

      Вот приполз он, наконец, в тридесятую землю, к святому роднику.

      Отхлебнул водицы – и превратился опять в мальчика. Но не радостно ему.

      «Вода святая, – подумал он. – Мамке бы… ма-ме бы отнести поскорей».

      У источника черпачок лежит. Мальчик обрадовался, взялся за черпачок, а тот хоть мал, да весом в четыре пуда. И больше набрать не во что.

      «Ой, не смогу», – испугался он. А его руки будто сами ухватили черпак, набрали из родника воды – и мальчик потащил его. «Ой, не смогу, тяжело», – а ноги будто