Мне так хорошо здесь без тебя. Кортни Маум
возможности зачатия было достаточно, чтобы зачатие вдруг оказалось возможным. Нас это даже развеселило. Мы приняли это как дар судьбы.
В первые недели на мысе Кейп-Код я еще ваял скульптуры из принесенного океаном мусора, а моя жена, прирожденный иллюстратор, отдыхала от подготовки к экзамену на прием в европейскую адвокатуру – рисовала комиксы, которые полюбила во время учебы в Бостоне. В названии, «Âne в Америке», была игра слов – французское âne (ослик) звучало почти как ее собственное имя, а повествовал комикс о злоключениях грустного и застенчивого парижского ослика, попавшего в шумный мир американцев с сердцами из сахарной ваты, полными животами слабоалкогольного пива и неисчерпаемым оптимизмом, на который они полагаются в любой ситуации.
Но время шло, я смотрел, как Анна поглаживает растущий живот за чтением взятых в местной библиотеке книг, и отмечал в себе странные изменения. Я, англичанин, всегда презиравший розовые сопли, вдруг стал жутким тюфяком, скатился в сентиментальную пошлость! Примерно как недостаток кислорода в салоне самолета может заставить вас прослезиться над самой примитивной мелодрамой, так действовал на меня и ребенок, который постепенно вырастал под сердцем у Анны из гипотетической возможности в нечто живое и настоящее. И вот я утратил интерес к обкатанным морем стекляшкам, старым канистрам, пористым корягам и прочим сокровищам, из которых творил все лето, и ощутил непреодолимое желание сделать что-нибудь чудесное для нее. Для нее и ребенка.
Идея написать вид комнаты через замочную скважину пришла мне в голову однажды утром, когда я случайно заглянул в спальню и наткнулся на Анну с плюшевым медведем в руках. Медведя оставили нам друзья, владельцы дома, в качестве подарка для будущего младенца. На тот момент они были самыми близкими нашими друзьями, им первым мы сообщили о беременности, но все же их подарок вызывал противоречивые чувства. Анна рассматривала медведя, и в глазах у нее читались вопросы: «Будет ли наш ребенок играть с этой игрушкой? Будет ли он жить?» Я видел, как тревога и радостное волнение сменяют друг друга на лице моей жены, и чувствовал, что не одинок в своих головокружительных метаниях между гордостью и ужасом.
И все же Анна – женщина, а я, с очевидностью, нет, и была большая разница между тем, что уже происходило с ней, и тем, что только должно было произойти с нами как с парой. Именно поэтому мне захотелось написать сцену издалека, глазами стороннего наблюдателя.
На картине я сделал комнату пустой. Лишь потрепанный коврик на полу, кресло-качалка и окно с видом на серое море. В кресле восседал медведь – чуть большего размера, чем на самом деле, и вовсе не коричневый. Я написал его синим цветом – причем не приглушенным пастельно-голубым, который можно было бы принять за игру света, а яркой небесной лазурью. На общем ровном фоне это пульсирующее цветовое пятно так и притягивало взгляд. При одном освещении оно могло вызывать тревогу, при другом – наоборот, успокаивало, однако всегда наводило на мысль о страхе перед неизвестностью.
Когда