Синее на золотом. Валерия Вербинина
волновалась, что от вас долго не было вестей, – после небольшой заминки ответила молодая женщина.
Она только что заметила длинноволосого солдата, который держался несколько в отдалении от основной группы. Солдат равнодушно отвел глаза, но Амелия узнала его и все поняла. Это была Луиза, незаконная дочь их священника, любовница Браницкого, которая родила ему дочь. У самой Шарлотты детей не было, и это было одной из причин охлаждения Августа к браку.
Браницкий заметил, что Амелия переменилась в лице. Ему было и досадно, и немного неловко, но никаких угрызений совести он не испытывал.
– Благодарю вас, что помогли моей кузине найти меня, – сказал он Людвигу. – Можете идти, барон. И передайте его светлости, что я буду здесь – на случай, если ему понадобятся мои услуги.
Едва Людвиг скрылся за углом, Браницкий повернулся к женщинам.
– Признаться, я никак не ожидал вас здесь встретить, дорогая кузина… Надо же, и Ева здесь! С каждым днем все хорошеешь и хорошеешь.
– Вам бы все шутить, господин Браницкий, – проворчала служанка. Судя по всему, она давно привыкла к подобным замечаниям.
– Что касается того, почему моя жена не получала от меня вестей, – продолжал Браницкий, – то я удивлен не менее вас, дорогая кузина, ведь я писал ей три или четыре раза. Не следует забывать, что мы воюем, почта ходит неаккуратно, и мои письма могли затеряться.
Амелии стало скучно. Она поняла, что Браницкий забыл о ее сестре, забыл, потому что хотел забыть; что он не написал ни одного письма и что все его гладкие отговорки не более чем ложь. И оттого ей было особенно трудно смотреть на Луизу, которая стояла, бесстыдно подбоченившись, в своем нелепом мужском наряде.
– У Шарлотты все хорошо? – равнодушно спросил Браницкий.
– Да. Впрочем, она же сама вам написала…
Она повернулась к Еве, которая вытащила из сумочки письма и отдала ей.
– Вот, – проговорила Амелия.
Полковник повертел листки бумаги в руках и спрятал в карман.
– С вашей стороны было очень любезно приехать в Верден, чтобы передать все это мне.
– О, пустяки. Мне все равно надо было в Труа, я решила, что могу навестить вас по дороге.
– В Труа? – озадаченно переспросил Браницкий.
– Да, там у моего мужа… у моего покойного мужа было кое-какое имущество. Теперь я его наследница.
Она умолкла. Браницкий хмуро смотрел на вывеску с сапогом. Вот, значит, чем все кончается. Как она горевала, потеряв мужа, – редкая женщина стала бы так горевать; и он уважал ее за искренность, хотя вообще не склонен был уважать женщин. А теперь – замкнутое, красивое лицо и заветное слово «наследство». Никаких жалоб, никаких упреков, никаких слез. «А может быть, так и надо? – подумал Браницкий, глядя на Амелию. – Ведь все равно никакими слезами ее мужа не воскресить; он мертв, и ничья любовь уже не вернет его к жизни. А так, хоть он и был небогат, ей останется кое-какое имущество в утешение. Да, все правильно: мертвые остаются с мертвыми, живые – с живыми;