Поздний развод. Авраам Иегошуа
другое. И тут разговор перешел на пшеницу, из которой делают муку, а из муки выпекают хлеб, а я под эти разговоры открыл свой ранец, чтобы убедиться, на месте ли мой хлеб, и увидел, что он на месте. В это время прозвенел звонок, и я достал хлеб, потому что почувствовал, что очень проголодался, но учительница сказала: положи обратно, потому что нам запрещалось перекусывать на первой перемене. Только после второй…
На этой перемене мы все столпились в коридорах, потому что на школьном дворе было грязно и дежурный сторож не выпускал нас, а принялся размахивать шваброй, разгребая опилки прямо под ноги всем нам, и ребята просто взбесились – они бегали, перепрыгивая через кучи грязных опилок, носились как сумасшедшие и орали изо всех сил. А я стоял у стенки и вертел головой, стараясь разглядеть того, кто называл меня кабаном, – мне очень хотелось посмотреть, как он сделает это еще раз. В конце концов я увидел его, он гонялся за каким-то тощим малышом. Я двинулся к нему, твердо зная, что если он просто раскроет рот, я всыплю ему по первое число и мало не будет, но он увидел меня, оставил малыша в покое, остановился и улыбнулся, глядя на меня огромными черными глазами, и не произнес ни слова. Тут прозвенел звонок, и он отправился к себе в класс. Я не ошибся – он и на самом деле был из третьего «а».
Следующим уроком было рисование, и я сразу же нарисовал солнце, изгородь и дом, похожий на тот, в котором жила бабушка; возле изгороди стоял мужчина, держа за руку мальчика, но мальчик получился слишком большим, просто огромным, он был даже больше, чем державший его мужчина, поэтому я пририсовал ему бороду, а мужчине пришлось превратиться в женщину с длинными косами, и произвел на свет маленького ребенка. Ребенок сидел прямо на земле, а вокруг него были цветы, цветы и цветы, и, закончив все это, я показал свой рисунок учительнице, и ей он понравился, только почему солнце так низко, заметила она, прямо опустилось на спину людям, так что мне пришлось вернуться к столу пририсовать еще огромную черную тучу, из которой хлестал дождь, а раз так, пришлось и мужчине и женщине подарить по зонтику, но малышу ничего не оставалось, как сидеть и мокнуть, потому что зонтик ему было не удержать. Можно было бы нарисовать еще что-нибудь, но мне вдруг все надоело, и я написал внизу название: «Последний дождь. Рисовал Гадди», после чего достал из ранца свою еду и принялся за работу, не боясь замечания, потому что учительнице рисования было наплевать, ешь ты во время урока или нет, а я тем временем дожевал хлеб и дождался перемены и стащил с себя куртку, оставшись в спортивном костюме, потому что после этой перемены у нас была физкультура. Дождя уже не было, и я вышел в наш школьный двор, где мы всегда играли в «гули» – твердые каменные шары, и снова я увидел этого, из третьего «а», – он никогда не играл с мальчишками своего возраста, предпочитая малышню, но с ними он играл классно, бросая шары сильно и метко. При виде меня он притворился, будто ничего не говорил мне.
Игра выглядела очень странно, потому что шары катились по грязи, становясь все больше и больше, в конце концов превращаясь