Горячая вода. Андрей Цунский
и надавав по скулам, я взял табуретку и размахнулся, чтобы углом ее довершить задуманное. Табуретка почему-то не хотела опускаться. Ее схватил с другого конца учитель физики, зашедший в кабинет труда по какой-то своей надобности.
Владимир Валерианович Кузнецов! Тебе не надо было ничего объяснять. Ты все понял сразу. Дважды ты спасал меня от непоправимых глупостей…
Я атеист. Увы. Он давно умер. И его больше нет. Я не могу сказать ему «спасибо» или «простите». Говорю просто вслух. Пишу. Владимир Валерианович Кузнецов – самый талантливый и умный учитель в нашей школе, да и не только в ней. Добрая и мятежная, искренняя душа.
– Поставь табуреточку. Да, и лучше сядь-ка на нее. А я на другую. Поговорим.
Лежащий внизу мой недруг что-то замычал, но тут же получил ногой в пах… от Валерьяныча! И тот произнес вдруг совсем непедагогичные слова:
– Ну что, может, мне выйти и в коридоре подождать? А? А потом я тебя на улочку снесу. Скажу, что ты упал, неудачно так. Он ведь у вас раз в неделю с лестницы падает, верно? Что же, ты разок навернуться не можешь? В виде исключения?
Валерьяныч закурил сигарету «Памир» («Нищий в горах») прямо в кабинете труда и задушевно произнес:
– Ладно… С этим, – ткнул он в мою сторону пальцем, – я поговорю. Сегодня. Но ведь это сегодня. Не тронет он тебя и завтра… А насчет послезавтра ты как? Готов ты в больничку? В калеки? Или прямо на кладбище, в цветочки-веночки? Мама плакать будет… Или не будет? А что, знаешь, на венок дам рубль с удовольствием, потому что без тебя будет очень хорошо. И что я тебе врача сюда звать буду, не жди. И мамочке жаловаться не рекомендую. Уж кого-кого, а тебя прикончить полгорода мечтает.
Мы вышли из кабинета труда, и я ожидал чего угодно, а Валерьяныч вдруг улыбнулся и сказал:
– Ну что с тобой делать, а? Даже киянкой с первого раза убить не можешь… Ну и слава богу. В следующий раз, когда захочешь что-нибудь сделать, сосчитай до десяти, ладно? Просто сосчитай. Вдруг придет в голову мысль какая-нибудь? О тюрьме, о маме. Или о том, стоит ли свою жизнь из-за такого ублюдка псу под хвост пускать… Иди домой.
Мне было страшно. До меня дошло, чем мог обернуться мой «оранжерейный помидор».
Я еще не раз потом дрался, хотя в школе так и не научился – нашлось для этого другое время. Но все-таки уже на следующий день, потеряв страх, влепил другому «доброжелателю» в туалете, когда тот был один, так чтобы упал, и когда он упал, сказал ему весело:
– Инженер, значит? Секи, ща обоссу.
Вид моего юношеского органа, который тогда только для этого и годился, подействовал, как ствол автомата…
Он оказался еще гаже, чем я думал. Пихая под кран пиджак и рубашку, он строил страшные рожи, омерзительно хныкал и матерился.
– За ухом, говорю, вытри. – Открыл дверь в коридор и крикнул на всю школу: – А я обоссал…
Тот уже бросил на пол пиджак и начал реветь, и я фамилию его кричать не стал.
Но меня как-то все разом перестали допекать.
Папа постепенно оставил мысль сделать