Беглые в Новороссии (сборник). Григорий Петрович Данилевский
оглянулся по саду.
– Домашняя прислуга, – сказал он шепотом, – куплена у меня такими деньгами, о каких здешним скаредам-помещикам и в голову не придет никогда. Я на мою дворню, как на самого себя, надеюсь!
– Да уверены ли вы, например, в этом-то новом, все-таки повторяю, своем слуге?
– В Аксентии?
– Да-с, в Шкатулкине, что ли, как вы сказали?
Полковник улыбнулся и опять по привычке посмотрел вокруг себя.
– Это, скажу вам, камрад, такое чистое, добродушное, простое и глуповатое создание, что прелесть! На днях я по ошибке дал ему для размена сторублевую вместо десятирублевой депозитки, впотьмах. Что же бы вы думали? Принес из алексинского шинка, смеется и говорит: «Вы только, барин, молчите, а мелочи дали лишних девяносто целковых». Я, разумеется, рассчел свои деньги, вижу, что лишнего ничего не было. Но какова приверженность! А?..
– Радуйтесь, что и говорить! Но лучше берегитесь; знаете, какие слухи ходят: уезд наш наполнен фальшивомонетчиками; на Сиваше, за Арабатской Стрелкой, разбойник настоящий показался; бродяги по донским дорогам пошаливать стали; почту уж с конвоем отправляют…
– Я спокоен и вам советую бросить лишние страхи.
– А ваша осада? Не подвернись приказчик Шульцвейна, не уведомь он исправника, ведь вы пропали бы даром, как муха-с…
– О, вздор какой!
– Вздор, подите же! А я повторяю, не будь у нас все так-то-с на Руси, где еще нагайка десятского да зычный крик капитан-лейтенанта Подкованцева-с тысячную толпу способны рассеять, аки ветерок облачка-с во поднебесье, то сослужили бы мы по вас панихиду-с, Владимир Алексеич!
Панчуковский, посматривая с пригорка, откуда и его Новая Диканька виднелась, курил сигару и посмеивался.
– Вы смеетесь?
– Да, смеюсь, потому что наша чернь еще глупа, тупа и безобразна.
– Не шутите, полковник, с нашими тихими и добрыми мужичками, не употребляйте во зло их кротости и смирения-с. Я сам из мужиков-с, честь имею доложиться…
– Вы, Мосей Ильич? Вы… происхождением?..
– Да, я-с; я был сибирским-с ямщиком[59], в юности в бабки игрывал, секали меня; землю пахивал своими собственными руками…
– Вы, вы?
– Я, я-с!
– Вот не ожидал…
И полковник невольно окинул глазами Шутовкина с головы до ног, будто впервые его видел.
– Чай, с презрением-с считаете меня дураком и за раскол-с? Дело нерешенное, ваше высокоблагородие. А я никому вреда не делаю. Заводы мои идут отлично! Я на армию свечи поставляю, в гильдию плачу[60]; вон три воскресных школы на свой кошт соорудил в здешних городах и их содержу; книжек пропасть покупаю в Питере, хоть сам малость читаю; библиотеку в деревне у себя сочинить успел, заезжайте только читать! Картин из Москвы навез, почти всю выставку в последний раз там закупил, журналисту тоже там одному беднячку малую толику дал… Да-с. А войди ко мне в дом, на хуторе, где я живу, чего там только нет! И статуи из Греции-с, в магазине в Одессе купил, и фортепьян двое; цветы,
59
60
Купечество в России обязано было состоять в одном из трех разрядов (гильдий), в соответствии с суммой своего капитала, и вносить установленные для каждой гильдии платежи за право торговой или промышленной деятельности.