Мать Мария. Наталья Белевцева
народа. Может быть, такова правда этого, казалось бы, слишком художественного образа. И Блок не мог противиться так Пероводящему.
У будущей матери Марии же звучит точное видение, знание души, сила веры, дающая мужественность в переживании роковых минут истории: «Передо мной проходят все мысли последнего времени, проверяю решения. Россия, ее Блок, последние сроки – и над всем Христос, единый, искупляющий все» («Мои встречи с Блоком»).
IV
В любви и творчестве наш христианский Бог.
В это рубежное для человечества время Елизавета Юрьевна старается понять, какой труд должна совершить ее душа, чтобы победить хаос:
Гул вечности доходит глухо.
Твой вихрь, о, суета сует…
И круг: рассвет, закат, рассвет. —
Опять, опять томленье духа.
Круженье ветра, вихри пыли…
И вот, как некий властелин,
Мой дух средь вечности один
Свершает круг своих усилий.
Объединяет воедино
Растерзанного мира прах
И явлен в творческих руках
Единый образ в комьях глины.
В руках – преграда и оправа,
Всех вихрей, всех крушений твердь.
В руках – вложенье смысла в смерть
И укрощенный смыслом хаос.
Какие же жизненные реалии стояли за вылепливанием собственными руками образа Божия из комьев глины душевного хаоса? Елизавета Юрьевна начала как поэт Кузьмина-Караваева. Закончила как матушка, мать Мария, в печах Равенсбрюка. Поэзия не стала единственной формой реализации ее души. Нет, она не могла жить как поэт только: между двумя безднами – творчеством и нетворчеством, не участвуя в жизни прямо, деятельно. Не могла довольствоваться секундами уподобления себя Творцу – тем путем обретения бессмертия, который утверждался всеми романтиками всех времен. Секунды, часы, дни творчества не снимали смертельной тоски вне их. Ей надо было (вся плоть ее существа, до крови требовала этого) всю земную жизнь сделать нетленной, найти тайну вечной жизни. Поэтому Елизавета Юрьевна так хочет обнажить свой дух, чтобы не осталось никаких иллюзий и внешних причин для его бессмертия.
И до конца надо мне обнищать,
Земные надежды, порывы, восторги, —
Все, чем питаюсь и чем я сыта,
Из утомленного сердца исторгни,
Чтобы осталась одна маета.
Тогда же она сказала:
Мне надоела я. К чему забота
О собственном глухонемом уме?
И это означало, что Елизавета Юрьевна переросла заботу о реализации собственной души и теперешней ее заботой становится выход из себя и забота о реализации душ ближних.
Она почуяла, что способом вылепливания «единого образа» своей жизни должно стать разрушение всякого своего образа.
Стяжание бессмертия идет через нестяжание для себя, но положение себя за других, подобно Христу, который сделал это своей кровью за всех людей.
«Великим и единственным подвигоположником мирского делания был Христос,