Меркурий – до востребования. Катя Рубина
это – добре, – говорил он, – вот это – класс, молодец мужик, не рохля. Сколько, ты говоришь, раз поступал, шесть?
Пупель начала искать глазами того, к кому были обращены лестные слова Севашко. Он как раз встал с корточек со смущенной улыбкой.
– Вот, ребята, посмотрите, какой рисовальщик этот вот мужик, это я люблю, шесть раз поступал в наше высшее художественное заведение. А зачем, спрашивается, ему надо поступать в заведение, когда он и так все умеет, ну добре, поступишь, Максим, это я тебе обещаю. Тебе с одной целью полезно будет туда поступить, чтобы балбесы все на тебя смотрели и хоть немного поумнели и, может, пример взяли, добре, добре.
Пупель уставилась на Максима. Он внимательно смотрел на Севашко.
Огромный, крепкий, даже слишком плотный, с ярко-рыжими вихрами, с такой же рыжей кудлатой бородой, сильно курносым носом и голубыми глазами, в сером костюме и до блеска начищенных ботинках.
«Как, интересно, ему удалось добраться по такой грязи и ботинки не испачкать? – подумала Пупель, посмотрев на свои замызганные сапоги. – Похож на купца с картинки. Весь такой блестящий, чистенький, розово-здоровый». Пупель подошла поближе и начала рассматривать работы Максима. Рисунки были изумительные. И не только крепостью своей подкупали они – в них просматривалось что-то другое, в общем, это совсем не были ученические рисунки. В них ясно читалась рука мастера, знающего и по-своему ощущающего натуру. Очень хорошие рисунки.
Севашко заметил ее.
– Вот и Пупа наша припупилась, – проскворчал он. – Посмотри, Пупа, какой к нам рисовальщик пожаловал, это тебе не хрен поросячий, шесть лет не брали, уроды. Посмотри, какой богатырь, Максим-Муромец.
Пупель посмотрела на Максима, а Максим в это же время посмотрел на нее – очень редко, но бывает. Бабах и все.
Шло время, в мастерской Севашко все проистекало по всегда заведенному плану, натурщики и натурщицы сменяли друг друга. Они сидели, стояли, лежали в ракурсах. Ученики строили, моделировали, штриховали, не жалея карандашей и ластиков. Севашко мудро вел их к заветной гавани – поступлению в высшее художественное заведение.
Пришла весна-красна. Чудо-время.
Пупель и Максик, – так его теперь называли все, это Пупель придумала и прижилось, уж больно неподходящее имя для былинного богатыря, но самое неподходящее часто укореняется, топором не вырубишь, – пребывали в состоянии чумовой влюбленности. Со стороны, наверное, это все смотрелось очень странно. Длинноносая, худющая, губастая Пупель и коренастый, огромный, рыжебородый Максик, одна его рука была, как две ее ноги.
Они, конечно, на всех плевали, им совершенно было все равно, как это смотрится со стороны.
Когда они целовались, ангелы им улыбались. А они в счастье купались, смеялись и баловались. Так им легко дышалось. Один на двоих вдох.
Хорошо-то как, ох! Мед-пиво из одной кружки, сладка на двоих ватрушка.
Максик поступал в высшее художественное заведение уже шесть раз и твердо