Пробуждение Тейде. Гумер Каримов
Это весьма показательно для той эпохи постпетровского времени, когда «новоманирный» быт русской публики был готов к восприятию подобной любовно-галантной литературы. Еще при жизни Петра издавались и переиздавались книги сформировавшие кодекс поведения русской знати: «Юности честное зерцало», «Приклады, како пишутся комплименты разные», «Symbola et emblemata», где было более 840 иллюстраций на мифологические сюжеты с кратким описанием содержания.
Обо всём этом он подумал во сне, сравнивая их полет на Тенерифе с переводом Тредиаковского «Езды во остров любви». Герой романа Тирсис, пылающий любовью к прекрасной Аминте, проходит полный курс воспитания чувств и «галантных» наук. Добиваясь взаимности от своей возлюбленной, он испытывает то надежду, то тревогу, то отчаяние, то ревность. Сначала Аминте встречает его ухаживания холодно, потом уступает и даже доставляет ему «последнюю милость», но, будучи ветреной, в конце концов изменяет ему с другим. Путешествуя по вымышленному острову Любви, Тирис посещает различные его уголки: пещеру Жестокости, Пустыню Воспомяновения, город Надежды, Местечко Беспокойности, Замок Прямой Роскоши, Ворота Отказа и т. п. Вывод, к которому приходит автор – в духе тогдашней философии «наслаждения»: если хочешь счастья и любви, люби сразу многих женщин и никогда не привязывайся только к одной.
– Эй, просыпайся, – услышал он сквозь сон Надин голос, – сейчас есть будем.
Он открыл глаза. Жена раскладывала передо ним столик, встроенный в спинку переднего кресла. Стюардессы разносили пластиковые коробки с едой. Он снова закрыл глаза, желая досмотреть свой сон, но Тредиаковский исчез. Пришлось возвращаться из середины тридцатых годов восемнадцатого столетия, оставляя поэта наедине с его духовной трагедией – тяжелой драмой одинокого человека, выдающегося ученого, филолога, европейски образованного мыслителя и философа, не понятого русским обществом и не понявшего русское общество:
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны…
Эти написанные в Гааге строчки, продолжали жить в нем и по возвращении на родину, на которую он продолжал «зреть чрез страны дальны».
– Господи, я кажется задремал, раз мне могло всё это привидеться про Тредиаковского. – встрепенулся он. – Но что-то есть общее в ситуации: «Зря на Россию чрез страны дальны», я ведь тоже сбегаю из страны не в самый лучший период её истории.
Тары-бары, растабары! Не залить «Смирновской» грусть! Мы с женою – на Канары поменяли нашу Русь. И поникла, осрамилась кляча старая – страна.
Чем горда? – скажи на милость? Кроме форсу – ни хрена! А косишь – под сверхдержаву… Тпру, родная, не спеши! Ты там близко не лежала, брось, планету не смеши. Ты на карте у планеты как большой кусок дерьма…
И до сей поры для света не страна ты, а тюрьма, Всех твоих великолепий яркий лубочный фасад по-потемкински налеплен, чтоб прикрыть твой голый зад. Говоришь: народ мне жалко? Да не жалко ни