Море волнуется – раз. Юлия Комольцева
глаза, единственная постоянная женщина в их с дедом доме, та самая деталь, что вводила в священный трепет нервозных девиц, – ехидно оскалилась.
Видишь же, что сижу, чего спрашивать?!
Ну да. Пустых разговоров она не любила. Ризеншнауцер – собака серьезная и деловая, так что имей уважение, помолчи. Умней выглядеть будешь.
– А я щас лягу и посплю, – все-таки счел необходимым доложить Артем и мечтательно потянулся. – Часика три, а то и четыре, ясно?
Ясно, ясно, закатила глаза Ника и вроде бы нехотя протопала за ним в каюту.
– Правильно, – одобрил Артем, – тебе тоже отдых не помешает.
Последние трое суток они с Никой провели в завалах. И еще неизвестно, кто больше потрудился, вытаскивая на свет Божий незадачливых лыжников в Красной Поляне.
– Я бы тебе памятник поставил, – сказал он, зевая. – Чес слово, поставил бы!
Ника пренебрежительно потрясла вихрастой башкой. Памятник – это перебор. Ей вполне было достаточно того ведра с шашлыками, что выставил Еремеич, как только они оказались дома. Ника шашлыки обожала и лук тоже трескала за милую душу, а после обеда становилась похожей на папуаску – вся в репчатых кольцах.
– И медаль бы тебе выдать, – все бубнил сердито и сонно Артем, – или сразу несколько, чего мелочиться! Вот чуть разгребем дела, свожу тебя на выставку. Чес слово, свожу!
– Гав-гав, – не поверила Ника.
Он обещал это после каждой трудной работы. А другой и не было.
Только Артем улегся, только Ника устроилась поперек его коленок, свесив голову и подметая бороденкой пол, как затрезвонил мобильный.
– Меня нет дома, – пробурчал хозяин, но это была ложь, а Ника врать не любила.
Вразвалочку она добрела до стула и с видом утомленного труженика притащила к кровати комбинезон, в кармане которого надрывался сотовый.
– Да ну тебя, – обиделся Артем, но телефон достал.
Ника удовлетворенно плюхнулась на задницу и повела ухом.
– Слушаю, – сказал Артем, отвернувшись от нее в притворной досаде.
Но Ника важно взобралась на кровать и пихнула его в бок чубатым лбом.
Это я слушаю, всем видом давала понять она, а ты спишь на ходу!
И то правда. Не слышит он ни хрена, и глаза опять-таки прямо слипаются, и зевать уже устал. В трубке что-то трещало и позвякивало – то ли уши ему заложило от усталости, то ли помехи на линии. Все-таки от берега они прилично отошли.
– Алле, – пробился наконец далекий голос, – алле, Темыч!
– Здорово, Семен. Че случилось?
Сразу – «че случилось»?! И еще на собаку удивляется! Сам говорить по-человечески не умеет! Тут друг звонит, сто лет не виделись, а он – «че случилось?!»
– Эдик женится! Ты слышишь, Темыч? Наш Эдик женится!
Их было четверо – закадычных еще со школьных времен. Эдик – румяный, добродушный очкарик, вечный двоечник, но смирный и безобидный. Выбился в люди, как говорит дед. Виноградников видимо-невидимо, заводик маленький и