О верности крыс. Роман в портретах. Мария Капшина
бляху.
– Ты же понимаешь, парень, как рискуешь, – сказал Ошта. – А если я тебя сейчас к стулу прикручу да позову коричневых?
– И что вы им скажете? Что вор залез?
– Залез, – кивнул Ошта. – Серебряные ложки крал, а тут я. Думаешь, не найдут способ узнать, на кого работаешь?
– Не работаю я! – возмутился Дзойно. – Я фехтовать хочу, а меня к мэтру ни в какую не пускали, сколько я Сиде ни нудил! Вот кухарка у мэтра – что надо, и тётку мою покойную знала! А я в школу хотел – ну и пришлось в окно лезть, раз в дверь не пускают!
«Хорош, засранец!» – одобрительно думал Ошта, грозно хмуря брови.
– Собаку отравил. И клинков на тебе, как блох.
– Не травил, а усыпил; тётка мастерица была по травам, вот и меня научила. А клинков, – он усмехнулся, – я специально для такого дела никогда и не имел вовсе, откуда? Один только нож и есть, от бати-покойника.
– Ладно, шельма, – махнул рукой Ошта. – За кем бы из больших рыб ты ни плавал, а я присягу давал. Я роду императорскому ол Истаилле служу, как дворянин, и на подводников работать не стану. За вами Кеил, за мной Таго. Так… своей госпоже и передай.
– Передам, мэтр. А она просила передать, что против Его Величества Нактирра пальцем шевелить не станет, потому что проще подождать, пока сам помрёт. А если вы откажетесь, то всю жизнь потом будете знать, что других таких учеников, как кхади, у вас не было и не будет никогда.
Дзойно поклонился и шагнул к окну.
– Надумаете, – добавил он через плечо, – второй тагал8 на Лорской дороге, в двадцать шестой день этой луны, за час до заката.
И канул через подоконник.
Ошта сидел в кресле неподвижно и смотрел, как на стенах, обитых бледно-голубым шёлком, гаснут квадраты заката в сизой сетке тени от оконного переплёта. Шёлк был древний, чуть не как сам дом. Мэтр помнил время, когда доставал исполину в полном вооружении кадарской тяжёлой пехоты до крестовины двуручника. Двуручник стоял остриём между ногами исполина, а Ошта (тогда ещё о-Туавер, наследник) – на одном его латном сапоге обеими ногами, на цыпочках и до крестовины доставал вытянутой рукой, пока второй держался за пояс латника. И шёлк тогда сиял небесно-голубым, не выцвел и не отливал этим предательским желтоватым оттенком. Давно надо поменять, а всё руки не доходят. И отец тогда садился вечерами в это кресло, брал Ошту на колени и делился мудростью: чем больше платят за урок, тем тупее ученики. И тем меньше хотят учиться.
– Ты видел этих беременных тараканов? Этих криволапых телят?
Ошта видел. Тараканы и телята были большими и сильными и с большими мечами, тогда как Оште ничего, кроме ножа, не полагалось.
Лет через пять, скача на солнцепёке с большим (тяжёлым!) мечом, который через каждые два часа тяжелел вдвое, и слыша от отца «таракана на сносях» уже в свой адрес, Ошта жгуче ненавидел дорогооплачиваемых учеников, кого не ждали дополнительные тренировки после ужина и ночные побудки с плаванием в реке часа два, пока рассветёт.
тагал – дорожный алтарь в форме высокой трёхгранной призмы на приземистом пятигранном основании. На каждой из граней верхней призмы изображение весов Тиарсе (крест из горизонтального вытянутого овала и вертикального узкого ромба). Также мера расстояния: от 9,5 до 13 км в разных районах.