Головастик и святые. Андрей Филимонов
я спиной к друзьям, лицом к нунмот. Дом его круглый, на красивой ноге, вход маленький, как дырка юной неттек, еще не рожавшей. Он сидит внутри, наш Нун. Его русские долго обижали, мучили, говном кормили, но за сто оборотов неба убить не смогли, сами умучались и заснули.
К деревянной ноге нунмот за лапу привязан заяц. Я подошел, сначала, как положено, веревку перерезал, потом сразу горло. Крови заячьей в ладонь набрал и смело руку засунул в мот. Знаю, что если нуну не понравится – откусит. Это всегда испытание для тётыпыка. На ощупь измазал его рот, а сам дрожу. Но ничего, обошлось. Он милостиво поел, каменных зубов не стиснул.
Вечером Кочерыжка спросила, почему это у меня на протезе кровь? Я ответил, что с почтальоном подрался.
Все врут, и я тоже. Взять хотя бы мою историю болезни. Перед свадьбой завязала с дурью, как хорошая девочка. Переломалась в медовый месяц. Смешно, да? Но зачем грузить мужа своими косяками? Наврала, что у меня женские проблемы. Поверил он или сделал вид, однако, молодец, не приставал с вопросами. И правильно. Меньше знаешь, лучше спишь в супружеской кровати. Чистая правда, как чистый спирт, обжигает горло.
Когда Вовке на лесопилке отрезали руку, он тоже хотел скрыть от меня, что случилось на самом деле. Типа несчастный случай. Но я как посмотрела в глаза тем уродам, что привезли его в больницу, сразу все поняла. Стремно им было участвовать в деле, где надо кошмарить своих.
Зашла к Вовке в палату. Он спит от наркоза после операции. Посмотрела на то, что у него вместо руки – обрубок, замотанный бинтами, – и приперло меня не по-детски. Ледяной глыбой да к горячей печке. Я тогда уже два года, как не гоняла кайф по вене в свое удовольствие. Думала, уже всё – гуд бай, Марфуша. А она в ответ: ошибочка вышла.
Костлявой ручонкой взялась мне за сердце и потянула, как яблоко с ветки. Перед глазами черные пятна, будто разглядываешь смерть в бинокль. Нервы дрожат. Хочется орать, лезть на стену, кататься по земле. Но еще больше хочется дозу. Что делать?
Работников в нашей больнице – полторы калеки. Хирург свалил домой, дежурный врач отрубился в ординаторской. У него, когда шел по коридору, в кармане халата, я слышала, звякали ключи. Как сладкая музыка был этот звук. Единственная теплая мысль сидела в голове – про эти ключи. Динь-динь.
На цыпочках подкралась к двери, за которой храпел врач. Сунула нос. Вижу халат на спинке стула. Зашла, вытащила тяжелую связку. Сбежала на первый этаж, где больничная аптека. В окно светил фонарь, не пришлось включать лампочку. Открыла сейф. Отыскала, что хотела. Приготовила раствор, вместо жгута лифчиком перетянула руку и, сидя на полу, двинула в кровь Марфушу. Вовремя. Еще минута, и ужас меня бы забрал.
После укола сразу попустило. Черные пятна убрались. И стало очень-очень стыдно. Как будто со стороны увидела всю картину. Вовка лежит без руки, мент-подонок дома сладко спит, а я трясусь, как последняя зассыха, спрятавшись в углу. От этого позорного зрелища во мне вспыхнула ярость белого накала, как в лампочке, которая сейчас