Гнезда русской культуры (кружок и семья). Юрий Владимирович Манн
я вспомню, как один недавно умерший актер, которого во многих отношениях нельзя было назвать иначе, как великим художником, поддавался этой бессмысленной привычке! Ради того чтобы заслужить мгновенное, шумное одобрение публики, он жертвовал и характерными чертами и верным исполнением роли».
Директор в коричневом с ядовитой иронией спрашивает: «Не находите ли вы, любезнейший, что подобный взрыв аплодисментов можно сравнить с внезапным чиханием людей, нанюхавшихся сильного табаку?»
Итак, эффект – это откровенная игра на публику, стремление во что бы то ни стало, кратчайшим путем добиться успеха. Это выпадение из роли или, как говорят, выход из образа, смазывание его психологической цельности и рельефности. Но тем самым это и погрешенья против искусства, которое вместо того, чтобы добывать высокое знание о жизни, развлекает пустыми фокусами и яркими игрушками.
Само собой разумеется, что, говоря о негодных «средствах вынудить рукоплескания», Станкевич подразумевал не только актеров, но и писателей, скажем, прозаика Марлинского или драматурга Кукольника.
Уже после опубликования «Литературных мечтаний» в зенит славы вошло еще одно имя – поэта Бенедиктова, чуть ли не затмившего самого Марлинского. Однако в кружке Станкевича новую знаменитость встретили холодно. «Бенедиктов блестит яркими, холодными фразами, звучными, но бессмысленными или натянутыми стихами. Набор слов самых звучных, образов самых ярких, сравнений самых странных – души нет!» – писал Станкевич Неверову 10 ноября 1835 года.
Станкевич сопоставлял новую знаменитость с Пушкиным: «Чувство выражается просто: ни в одном стихотворении Пушкина нет вычурного слова, необыкновенного размера, а он – поэт».
Вскоре вышел ноябрьский номер «Телескопа», в котором была напечатана статья Белинского «Стихотворения Владимира Бенедиктова». Белинский тоже критиковал нового поэта за вычурность, пристрастие к «громким великолепным фразам». И также противопоставлял его Пушкину как поэту истинному: «Вещи познаются всего лучше чрез сравнение».
К наступлению на Бенедиктова присоединился и К. Аксаков.
В своих пародиях, подписанных уже знакомым нам псевдонимом К. Эврипидин, он высмеивал вычурную и претенциозную стилистику Бенедиктова. «Здесь вижу я, как небо свесило со всех сторон свои края!» – эту нарочито нелепую метафору, напоминающую многие метафоры Бенедиктова, встречаем мы в стихотворении К. Эврипидина «Степь».
А своей двоюродной сестре Марии Карташевской Аксаков писал в начале 1836 года: «Бенедиктов может нравиться только той девушке, которая свое чувство оставила на паркете и которую не может тронуть простая и истинная поэзия Гомера». Константин был неравнодушен к Маше Карташевской и, как все его товарищи, считал, что любимую девушку надо просвещать, развивая ее вкус.
А вот Неверову Бенедиктов понравился. В статье, опубликованной в «Журнале Министерства народного просвещения», где Неверов был помощником