Последний взгляд Марены. Елизавета Дворецкая
пошли домой, однако Младина чувствовала себя странно: родное тело сидело на ней неловко, словно чужая одежда. Даже собственное имя, о котором ей напомнил отец, казалось странным.
– Батя, а почему меня так назвали? – вдруг спросила она уже возле опушки. – Я не слыхала никогда, разве у нас кого-то из бабок звали Младиной?
– Н-нет, никого. – Путим ответил с запинкой, нахмурился, словно сам удивился.
– Значит, я в роду первая Младина?
– Выходит, так…
– Кто же меня так назвал?
– Углянка, – усмехнулся Путим. – Она сказала, что имя тебе будет Младина. Ну, мы и согласились. Хорошее имя. Тогда как раз молодильник-трава цвела повсюду… Как сейчас вот.
Он кивнул на белые цветы, в ряд, будто ожерелье на нитке, висящие на тоненьком выгнутом стебельке. На полянах их в эту пору росло множество – точно градом посыпало. В воздухе носился чарующий запах, сладкий и свежий.
– Но почему… – начала Младина и запнулась.
Она хотела спросить, почему это имя ей выбирала волхвита, а не Путим, Лежень или бабка Лебедица. Угляна тоже им родня, но не настолько близкая…
– Да очень просто! По весне у матери дети родились, что ни весна, то родины. Старшая вслед за велик-днем Ярилы Молодого явилась – вот и Веснояра. Третья в капельник, потому Капелица, четвертая, когда трава первая полезла, вот и Травушка. А ты в пору, когда молодильник цвел, потому и Младина. Вот и вся мудрость!
Путим потрепал дочь по плечу, смеясь над ее хмурым лицом, и Младина попыталась улыбнуться. В самом деле, все очень просто.
И все-таки даже отцу она не могла рассказать, что с ней творится, попросить совета. Она доверяла ему, почитала и любила, верила, что отец убережет ее от любых бед, но при мысли о том, чтобы с ним поговорить о минувшем, в голове становилось пусто, забывались разом все слова. Как об этом говорить? Нет таких слов!
И чем ближе они подходили к дому, тем яснее ей становилось: об этом лучше молчать. Пойдет слух, что ей духи являются – замуж никто не возьмет, все сторониться будут, как Угляны. Останется в лес идти…
На следующий день, еще до зари, над лесом разнесся волчий вой. В дальней глуши по кругу стояли четыре избы, а между ними оставалась довольно широкая поляна, посередине которой на толстом колу возвышался волчий череп. Возле него стояла рогатина на толстом древке.
Перед идолом ждало некое существо – на двух ногах, как человек, но покрытое волчьей шкурой, с личиной из высушенной звериной морды, закрывающей лицо. Разбуженные им – на самом деле большинство, едва сдерживая нетерпение, не спали почти всю эту весеннюю ночь – «зимние волки» вскакивали с полатей и подстилок, торопились наружу. Парни от тринадцати до восемнадцати лет, прожившие здесь всю долгую зиму от Ярилы Осеннего, сегодня возвращались в человеческий мир – кто-то на полгода, до новой зимы, а кто-то навсегда. Те, кто повзрослел и заслужил право жениться, в лес больше не пойдут. Иные, кто постарше и поудачливее, тоже носили шкуры собственноручно добытого волка, кто-то накинул на плечи пестрый,