Последний взгляд Марены. Елизавета Дворецкая
парней и подростков, иные из которых были сыновьями его собственных прежних товарищей и ровесников. Иногда их уходило меньше, чем пришло – и в этот раз тоже. Но ему самому не суждено последовать за уходящими – он навек покинул мир людей. Эти, молодые, сегодня вспомнят свои человеческие имена, и лишь ему никогда больше не суждено услышать имя, которым кликали его по ту сторону леса. Да и что вспоминать имя покойника – того человека больше нет.
Ближе к полудню волхвита Угляна разобрала вдали за деревьями первые отзвуки волчьего воя. Она вышла и встала, прислушиваясь, перед дверью избушки – старой, покосившейся, с заросшей кустами дерновой крышей. Двадцать лет назад здесь жил ведун Паморок, перед ним – его наставник Хитрован, перед ним, как говорили, голядская ведунья, которую звали Рагана – в те времена в округе обитало немало голядских родов. От голяди остался обложенный камнем очаг посреди пола, хотя еще Хитрован сложил в углу обычную для славян печку. Но очаг не тронул: под ним сидели духи, те самые незримые помощники и слуги, которых жившие здесь ведуны по наследству передавали друг другу, да и сами прежние хозяева ведовской избы. По старому-престарому, всеми прочими давно забытому обычаю прах умерших ведунов, собранный с крады, погребали в их прежнем доме, под очагом. Там, под черной землей, перемешанной с золой, зарыты в широкогорлых горшочках обгоревшие кости Хитрована, Раганы и ее предшественников, которых Угляна подкармливала в дни поминания мертвых. Через несколько лет очаг станет могилой и для нее.
Вот только Паморока там нет. Угляна знала почему.
Минувшей ночью она не спала. Начиналась вешняя Дедова седмица, когда в земле просыпаются мертвые и их полагается угощать. Накануне Угляна, как и каждая хозяйка у себя в избе, ставила поминальные кушанья на камни очага, призывая их – Рагану, Хитрована и прочих, чьи имена узнала от самих духов. Они не причиняли ей вреда и не сердились, что возле их старого очага теперь хозяйничает дочь племени криевсов – ведь кто-то должен их кормить. Часть от каждого блюда – каши, блинов, яичницы – Угляна отнесла к реке и там опустила в воду, шепча напутствие и пожелание. Ах, как не хотелось ей этого делать! Каждую весну, вот уже лет двадцать или около того, она через силу заставляла сама себя выполнить обряд. Но иначе нельзя: не принесешь блинов и каши – мертвый сам найдет себе пищи…
Но когда спустилась тьма, Угляна не легла спать, а продолжала сидеть у очага, поддерживая небольшой огонек. Перед дверью и возле оконца темнел целый ворох трав: прошлогодние сухие стебли полыни, свежие молодые побеги крапивы, чертополох, иначе дедовник. Угляна ждала: она знала, что должно произойти. И все же вздрогнула, пронизанная холодом в жилах, когда на дверь снаружи обрушился первый тяжелый удар.
– Уг… Угляна! – позвал оттуда низкий, глухой голос.
Он звучал полуразборчиво, будто рот говорившего набит землей. Сам этот голос ложился на плечи, словно груда сырой земли, и Угляна невольно пригнулась, хотя знала заранее, что так будет.
– Отвори…
Стиснув сложенные