Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов. Аким Волынский
с пылкостью юноши, еще свежий флаг оптимистического либерализма. Его тирады блещут красноречием, но его доводы не задевают глубины предмета. Его воззвания к обществу и правительству не страдают деланностью или афектацией и как-бы выливаются из горячего сердца, но в них ничто не завоевывает читателя. Указывая на постоянные преувеличения нигилизма, выступающего с отрицанием почти слепым, направленным без разбору во все стороны и при этом не дорожащего своею нравственною репутациею в выборе орудий борьбы и самозащиты, Громека требует полной свободы для печатного слова. Только свежий, здоровый воздух свободы, пишет он, только широкая гражданская жизнь и свободно развивающаяся мысль в состоянии вылечить русское общество от охватившей его философской и гражданской чахотки. Нужен воздух, свобода, жизнь. Вместо двусмысленных полунамеков и скорбных вздохов должны выступить на сцену твердые умы и серьезные знания, должна выступить вся наука, все теории, все умственные силы, при полном свете которых не будет места никакому шарлатанству и отвратительному маскараду убеждений. Нужны новые идеалы для новых построек. Нигилизм уместен только, как орудие критики, как скептическое настроение, ибо как только умами овладевает мысль о новом порядке вещей, «архитекторы новых идеалов получают предпочтение перед разрушителями старых – идеалисты сменяют нигилистов»[8]. Пусть скептицизм действует свободно, без цензуры. Сколько выиграло-бы общество, если-бы скептицизму никогда не ставили никаких преград. Вспомните, как давно раздавались на Руси сильные голоса против рабства, телесных наказаний, судебной неправды, взяточничества и чиновничьего грабежа. Вспомните все бесчисленные жертвы, принесенные русским народом крепостническому строю и полицейскому произволу. Подумайте, сколько новых сил приобрел-бы творческий дух, если-бы борьба с неправдою развивалась непрерывно, именем самого государства, при помощи всего народа, общественного мнения, всей науки. Предъявляя в такой категорической форме свои политические требования, Громека тут же, с простодушием человека, не знающего жизни и не умеющего измерить силу и глубину раздора враждующих сторон, детски-доверчиво треплет по шее притихшего зверя эгоизма и властолюбия. Ему представляется, что положительные силы общества естественным образом сложились в стройную, организованную систему, на которую можно твердо и спокойно опереться в борьбе за исторические судьбы народа. После пылких речей в приподнятом циническом тоне странно читать наивные рассуждения о непоколебимой вере и неудержимой преданности своим убеждениям людей, ведущих постоянную, оборонительно-наступательную кампанию против настоящих прогрессивных течений. Протестантский пафос перебивается у Громеки наивными, симпатическими излияниями по адресу тех, к кому, казалось-бы, должен был относиться самый его протест. В сущности, он разобрался только в одной стороне дела, и его филиппики против действующей радикальной партии гораздо более продуманы и осмыслены по содержанию, ярки и метки по форме, чем его слегка приторное заигрывание с силами и
«Отечественные Записки», 1862 г., Апрель,