Еврейский юмор. Раввин Иосиф Телушкин
на его представителях. Но ведь вполне очевидно, что все это оказывает свое влияние. То, что делает евреев евреями, это их религия и историческое наследие, сформировавшие их ценности и сильно повлиявшие на их мировоззрение.
Частью этой религиозной культуры является склонность к самокритике. Библейские пророки неоднократно осуждали своих собратьев-евреев за нравственные упущения, и евреи реагировали не ненавистью к пророкам, а канонизацией их слов и включением их в свои Священные Писания. Эта традиция передалась и еврейскому юмору, причем настолько, что Зигмунд Фрейд в своем новаторском труде «анекдоты и их связь с бессознательным» заявляет, что шутки, содержащие самокритику, являются одной из отличительных черт еврейского юмора. Фрейд настаивает, что самокритичные шутки евреев и то, что говорят о них (евреях) антисемиты, совершенно отличны. Последние не признают за евреями никаких достоинств и зачастую фактически лишают их всякой человечности. Только люди, крайне враждебно настроенные по отношению к евреям, могут рассказывать «шутки» вроде следующей: «Сколько евреев уместится в Фольксвагене?» «506. 6 на сиденьях, и 500 в пепельнице».[12]
Однако это не означает, что шутят об ужасных событиях в истории евреев только антисемиты. Во времена гитлера до того, как ввели душегубки, германские евреи рассказывали о двух евреях, встретившихся в Кельне: «Могу я попросить немного папиросной бумаги?» – спрашивает один другого. «Простите, – отвечает второй, – но в ту, что у меня была, я уже завернул свою порцию мяса».[13]
Проблема, с которой сталкивается рассказчик шуток на этнические темы заключается в том, чтобы четко соблюсти ту грань, что отличает проницательный, пусть даже едкий, юмор от так называемых шуток, которые фактически служат предлогом для выражения враждебности и предвзятости.
И хотя мне еще предстоит вывести четкую формулировку, отличающую приемлемый юмор на этническую тему от неприемлемого, приведенные ниже четыре руководящих установки помогут рассказчикам этнических шуток избежать разбитых носов и разорванных дружеских отношений:
1. Хотели бы вы рассказать эту шутку представителю той этнической группы, которую она высмеивает? Если нет, то почему?
2. Если представитель той группы, о которой идет речь в шутке, не находит ее столь же или даже более смешной, чем другие люди, то, возможно, она несет в себе недоброжелательность и ее не стоило рассказывать.
3. Чем более колка история в конце, тем более предусмотрительны должны быть те, кто не относится к данной этнической группе, прежде чем решат ее рассказать. В прошлом негритянский комик Дик Грегори рассказал, как его сын говорил ему, что больше не верит в Санта Клауса: «Не думаю, чтобы у какого-то белого хватило духу заявиться в наши окрестности после полуночи». Если бы эту шутку рассказал белый комик, то это бы уже вышло за рамки хорошего вкуса.
4. Наконец,
Заявив о жестокости этой шутки, мне необходимо признать, что есть и ее еврейский вариант, хотя он рассказывается в совершенно ином контексте. Согласно Авнеру Зиву, израильскому психологу и знатоку юмора, эта история была распространена в Израиле после окончания Йом-Кипурской войны:
Два солдата сидят в маленьком, тесном баре. «Здесь легко может уместиться целая танковая дивизия», – говорит один.
«Каким образом?»
«В урне с пеплом» (Авнер Зив, «Индивидуальность и чувство юмора», стр. 54).
Зив отмечает, что подобные шутки ходили среди танкистов и других израильских солдат, но никак не среди обычного населения. Любой израильтянин, не состоящий в армии и рассказавший подобный анекдот, рисковал быть избитым, как мог бы быть избит любой израильтянин или еврей, решивший применить подобный юмор к жертвам Холокоста.
Лора и Маурис Кован: «остроумие Иисуса», стр. 142. величайший писатель, писавший на идише, Шолом-Алейхем схожим образом соединил иронию и сарказм, когда писал о разговоре между двумя детьми, эмигрировавшими вместе со своими родителями в Америку после погромов:
«Я спросил его, что такое “погром”? Я слышу, как все эмигранты говорят о “погроме”, но не имею понятия, что это такое. Копл злорадствовал надо мной: “Ты не знаешь, что такое погром? Да ты, брат, тупишь! Сейчас погромы происходят везде. они начинаются из ничего, но когда начнутся, то длятся дня три”».
«Но что это такое, – спросил я – что-то вроде ярмарки?»
«Вроде ярмарки! они бьют окна, крушат мебель, разрывают подушки, – пух летает как снежинки».
«А зачем?»
«Зачем? Да ни зачем! Громят не только дома, но и магазины. они крушат все магазины, выбрасывают все на улицу, и растаскивают, расшвыривают все вокруг, а потом поливают все керосином, бросают спичку, и сжигают».
«Не прикалывайся».
«Ты что, считаешь, что я шучу? Потом, когда уже нечего красть, они ходят по домам с топорами и палками, и их может сопровождать полиция. они поют, свистят и орут: “Эй, народ, убьем евреев грязных!” они крушат, убивают, колют пиками…»
«Кого?»
«Что значит “кого”? Евреев!»
«Зачем?»
«Зачем? Да потому что это – погром!»
«Ну погром, но зачем?»
«Пошел, ты, придурок. Не хочу с тобой разговаривать», – говорит мне Копл, выталкивает меня прочь, и засовывает, как взрослый, руки в штаны. (Цитируется у Мейера Винера в статье «о юморе Шолом-Алейхема», напечатанной в сборнике под ред. Сары Блэчер Коэн «Еврейская гримаса: очерки о еврейском юморе», стр. 38.)