Альковные секреты шеф-поваров. Ирвин Уэлш
дед был алкоголиком. – Скиннер пожал плечами. – Наверное, передалось через поколение.
Кей посмотрела на него, открыв рот:
– Боже, ушам своим не верю! Говоришь, словно гордишься.
– Знаешь, я так хотел бы встретиться с отцом, – с неожиданной тоской произнес Скиннер. И удивился своим словам не меньше, чем Кей. До сих пор он никому, кроме матери, в этом не признавался.
Кей убрала с глаз волосы, придвинулась вплотную, стиснула ему руку:
– Твоя мама о нем не рассказывает?
– Сначала шутила, что мой отец – Джо Страммер из Clash. – Скиннер горько усмехнулся. – У нее есть альбом с автографом, гребаная драгоценность… Меня даже в школе за это лупили: не ври типа, что твой отец из «клэшаков». – Он прищурился, смакуя воспоминание. – Затем были Билли Айдол, Жан-Жак Бернел, Дэйв Вэниан… каждый панк-рокер, что давал концерты в Глазго или в Эдинбурге. Дошло до того, что я штудировал рок-журналы, искал похожих на меня музыкантов. Ребенок, что возьмешь… А она просто пудрила мне мозги. Я даже по улицам ходил, заглядывал в лица незнакомым мужикам – особенно тем, что улыбались. Хорошо, на педофила не нарвался… А теперь она вообще замкнулась, ничего не говорит. – Скиннер поднял кружку, сделал большой глоток. – Где-то раз в три года я поднимаю тему, она устраивает истерику, мы ругаемся… вот и все.
Кей снова нервно поправила прическу, посмотрела на свой бокал. Решила, что не будет допивать.
– Твоя мать его здорово ненавидит.
– Это же нелепо! Так ненавидеть другого человека… – Скиннер осекся, вспомнив лицо Кибби, его верблюжьи глаза. – Я имею в виду – ненавидеть так долго, – пояснил он неуклюже.
А ведь я действительно ненавижу Кибби. Я ничем не лучше ее. Почему Кибби, что он мне сделал?
Если бы только Кибби испарился, уехал, перевелся назад в округ Файф! Если бы он исчез из моей жизни!
Стены, выкрашенные в ярко-желтый цвет, небесно-голубые шторы на узких окнах… Домашний интерьер маленькой уютной палаты разбивался об алюминиевый блеск больничной койки. Из стены торчал кронштейн с шарниром, к нему крепился телевизор. Еще имелись два стула, тумбочка на колесиках и небольшая раковина в углу.
На кровати лежал Кит Кибби, обмякший, как спущенное колесо. Жизнь покидала его медленно и неуклонно. Из капельницы в бледную руку поступал физиологический раствор, и ритмичные бульки казались Киту тиканьем часов, отсчитывающих последние секунды. За окном торчали голые ветки – высохшие, как его рука. По весне они нальются новой силой, а он уже никогда… Прошлое лето было удачным, подумал Кит сквозь наркотический туман. И повторил вслух, чтобы лишний раз удостовериться: «Хорошее лето…» Сразу нахлынула горькая обида, и он протестующе мотнул бритой головой: «А мне их отпущено всего сорок девять!»
Дежурная сестра Франческа Райан пришла, чтобы измерить больному пульс и давление. Она возилась с резиновой манжеткой, а он смотрел на черные волоски у нее над губой и с теплой грустью думал, что, если их удалить, девчонка