Закатная песнь. Первый роман из трилогии «Шотландская тетрадь». Льюис Грассик Гиббон
бесстыдница, убирайся живо, и пойди оденься, мерзавка! И она ушла, побелев от стыда, больше от стыда за отца, чем за себя, и Уилл покраснел и увел лошадей, сконфузившись, но Джон Гатри размашисто прошагал через двор к кухне, подошёл к матери и стал орать на неё. Что люди подумают о девке, если увидят, как она сидит тут, почти голая? Про нас вся округа трепаться будет, на весь мир посмешищем станем. И мать посмотрела на него, беззлобно и холодно, Да ладно, ты не первый раз увидел голую девицу; а если твоим соседям это в новинку, то, верно, детей своих они зачинали, не снимая штанов.
Отца это допекло окончательно, он отвернулся от матери и пошел прочь, лицо даже не красное, а белое, как у мертвеца, и он не сказал больше ни слова, он весь вечер не разговаривал с матерью и весь следующий день. Той ночью Крис лежала в кровати и думала обо всём этом, одна, натянув одеяла до подбородка, ей показалось, будто из глаз отца, когда он смотрел, как она стояла в корыте, глянул на неё дикий зверь в клетке. Словно пламя полыхнуло через двор, оно жгло и жгло, будто она всё еще стояла там, а он глазел на неё. Она спрятала лицо под одеялом, но забыться не могла, на следующее утро ей уже было невмоготу от всех этих мыслей, дом затих, потому что все разошлись, и она пошла к матери и прямо её спросила, она никогда прежде о таком не спрашивала.
И тут случилось что-то ужасное, лицо матери посерело и за мгновение состарилось, когда она оторвалась от своих хлопот за кухонным столом, с каждой секундой лицо её становилось всё бледнее и бледнее, Крис чуть не сошла с ума, видя такое. Ой, мамочка, я не хотела тебя расстроить, воскликнула она, и обняла мать, и крепко прижала её к себе, увидев вдруг, каким бледным и больным стало её лицо за последний месяц. И мать, наконец, улыбнулась ей и положила руки на плечи дочери. Ты ни при чём, Крис, доченька, это просто жизнь. Нечего мне тебе сказать или посоветовать, девочка моя. Тебе придётся самой разбираться с мужчинами, когда придёт время, рядом никого не будет, никто не поможет. И потом она, поцеловав Крис, сказала что-то странное, Когда-нибудь, если я не смогу больше всё это выносить, вспомни мои слова – и замерла, и засмеялась, и опять стала весела. Какие же мы обе дуры, ну-ка, сбегай принеси мне ведро воды. И Крис взяла ведро, и вышла из кухни, и пошла к колонке по горячему, раскалённому от солнца двору, и тут что-то на неё нашло, она прокралась обратно, мягко ступая, и мать стояла всё так же, как она её оставила, бледная, одинокая, печальная, Крис не решилась подойти, а только стояла и смотрела.
Что-то творилось с матерью, с ними со всеми что-то творилось, всё как-то менялось, кроме, разве что, стоявшего на дворе беспощадного зноя, и если бы он продержался подольше, джунгли Преподобного Кахуна вскоре опять повылезали бы на полях Долины. Это усталое и бессмысленное ковыряние в земле, жизнь самой земли, бесконечное ожидание – когда, наконец, прольётся дождь или хотя бы утихнет зной!.. Какое же это