Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер
улыбается, но, к сожалению, Уильям именно в эту минуту вглядывается в рулет, пытаясь понять, из чего тот изготовлен – из говядины или из баранины. И потому улыбку приходится продлить до мгновения, в которое он поднимает взгляд и замечает ее, – правда, к этому времени, хоть Агнес и продолжает удерживать первоначальную складку губ, улыбка лишается чего-то трудноопределимого.
– Полагаю, ты слышала эту… перебранку? – осведомляется Уильям, указывая в примерном направлении вновь возобновившегося змеиного шипа.
– Я ничего не слышала, дорогой. Только шум дождя.
– Думаю, после ухода Тилли слугам стало не хватать направляющей руки, которая указывала бы, кому и чем следует заниматься.
– Бедная девочка. Мне она нравилась.
– Они ждут этих наставлений от тебя, дорогая.
– Ах, Уильям, – вздыхает Агнес. – Все это так сложно, так скучно. Они прекрасно знают, что следует делать; неужели им не по силам самостоятельно распределить обязанности между собой?
И она опять улыбается, радуясь случаю вспомнить нечто уместное, относящееся до общего их прошлого:
– Разве здесь не то, о чем ты так часто говорил: не социализм?
Уильям сердито выпячивает губы. Социализм вовсе не означает, что прислуге дозволяется учинять беспорядок и погружаться в анархию. Но ничего, ничего: в день, подобный этому, не стоит выходить из себя по таким пустякам. Вопросы обслуживания скоро будут разрешены – по крайней мере, в доме Уильяма Рэкхэма – недвусмысленно и окончательно.
Существует проблема более неотложная: разговор их того и гляди испустит дух. Уильям обшаривает свой мозг в поисках чего-то способного заинтересовать жену, однако находит в нем одну лишь Конфетку – Конфетку во всех его углах и закоулках. Но ведь за три не то четыре недели, прошедшие со времени последнего его завтрака в обществе Агнес, он наверняка повстречался хоть с кем-то, кто знаком им обоим!
– Я… я недавно встретил Бодли и Эшвелла, по-моему… по-моему, это было во вторник.
Агнес склоняет головку набок, стараясь изобразить внимание и интерес. Бодли и Эшвелла она не переносит, однако не следует упускать счастливой возможности поупражняться в преддверии лондонского Сезона, во время которого ей придется помногу беседовать, подделывая интерес к ним, с людьми решительно неприятными.
– И что же? – осведомляется она. – Чем они нынче заняты?
– Пишут книгу, – отвечает Уильям. – О молитве, о действенности молитвы. Полагаю, она наделает много шума.
– Им он придется по сердцу, не сомневаюсь. – Агнес выбирает несколько грибков, аккуратно пристраивает их на гренок. Небольшое число лакомых кусочков времени уже подъедено, однако неудобоваримая вечность осталась почти нетронутой.
– Генри так и не заглянул к нам в прошлое воскресенье, – замечает она, – и в позапрошлое тоже.
И, выдержав, дабы муж свыкся с новым поворотом беседы, короткую паузу, произносит:
– Мне он нравится, а тебе?
Уильям моргает, он в замешательстве.