Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер
рта – все, что Агнес сочтет нужным из этого звука извлечь.
– Ешь, дорогой, ешь, – вяло настаивает она.
И снова Уильяму приходится обшаривать мозг в поисках новостей, касающихся общих знакомых.
– Доктор Керлью, – начинает он, однако это не лучшая для обсуждения с Агнес тема, и потому Уильям меняет ее – настолько гладко, насколько ему удается. – Доктор Керлью рассказывал мне о своей дочери, Эммелин. Она… она, по его словам, не желает вновь выходить замуж.
– Да? Но чем же она хочет заняться?
– Она проводит едва ли не все свое время в «Обществе спасения женщин».
– То есть работает в нем? – Неодобрение действует на голос Агнес как возбуждающее средство, сообщая ему богатство оттенков, в которых он столь сильно нуждается.
– В общем, да. Полагаю, затруднительно было бы обозначить ее занятия каким-то другим словом…
– Конечно.
– …потому что, хоть общество это и благотворительное, а она – доброволец, от нее ожидают исправного выполнения любых поручений. Насколько я понял рассказ Керлью, Эммелин целые дни проводит в Приюте, а то и на улицах, и когда она затем навещает его, от нее положительно воняет.
– Что вряд ли можно счесть удивительным – брр!
– Впрочем, следует отдать этому обществу должное, по его уверениям, оно добилось поразительных успехов – так, во всяком случае, говорит доктор.
Агнес с тоской глядит за спину Уильяма, словно надеясь, что некий исполинского роста праотец ворвется в столовую, дабы восстановить попранные приличия.
– Право же, Уильям… – поеживается она. – Такая тема. Да еще за завтраком.
– Хм, да… – Муж сконфуженно кивает. – Она и вправду несколько… хм. – Он отхлебывает чаю. – И все-таки… И все-таки это зло, которому мы обязаны смотреть в лицо, тебе не кажется? Как нация, и притом без всякого страха.
– Какое? – Агнес питает жалкую надежду, что, если ей удастся утратить, и безвозвратно, нить разговора, сам предмет его сгинет без следа. – Какое зло?
– Проституция.
Он выговаривает это слово отчетливо, глядя ей прямо в глаза, зная, черт подери, что ведет себя жестоко. Где-то в глубине его сознания Уильям Рэкхэм – тот, что подобрее, – бессильно наблюдает за тем, как это одинокое длинное слово, с его пятью слогами и острыми рожками между двух «т», пронзает его жену. Миниатюрное личико Агнес белеет, она глотает воздух.
– Знаешь, – фальцетом произносит она, – когда я сегодня утром выглянула в окно, кусты роз – их ветви – подергивались вверх и вниз, так, будто… как будто зонт открывался и закрывался, открывался и закрывался, открывался и… – Она плотно сжимает губы, словно проглатывая опасность бесконечного повторения. – Я подумала – ну, то есть, говоря «подумала», я не имею в виду, что действительно поверила в это, – однако они выглядели так, точно тонули в земле. Содрогались, как большие зеленые насекомые, которых затягивает травяная трясина.
Договорив, она чопорно выпрямляется в кресле