Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов. Маргарита Берг
серьезно готовилась после своей бат-мицвы60 впервые самостоятельно и сознательно встретиться со святынями своего народа. И тут ей повезло, что неудивительно: Гунька вообще человек везучий, недаром в восемь лет она водила пароход, а в девять – дирижировала симфоническим оркестром. Как-то так само сложилось, что за два месяца до ее дня рождения, «опережая события», мы, в качестве подарка, взяли ее в Прагу. Да не просто взяли! В Прагу полетела вся семья: мы с мужем, обожаемые дедушка с бабушкой, и Гунька. Гунька узнала об этом массовом мероприятии за три часа до самолета, и, застегнувшись уже ремнем на почетном месте возле иллюминатора, кричала шепотом: «Не верю!…»
Прага не изменилась за два года. Радостный город, звенящий скрипичной музыкой. Ребенок перелетал из зеркального лабиринта в театр теней, от сокровищ Лореты взмывал к витым сводам Владиславского зала, валялся в подснежниках на Петршине и высовывал взлохмаченную апрельским ветром башку из всех игрушечных окошек Златой Улички.
Глаза ее становились все круглее и круглее, и «вопросы… летели, как пчелы из улья»61 – о крепостях и королях, о Востоке и Западе, о европейской культуре, о Швейке и докторе Фаусте, и о Големе62 – наконец-то, о Големе! Легенду о Големе мы читали еще дома, и вот теперь Гунька пришла к могиле его создателя, рабби Лёва, который до сих пор, и без мифического Белого Тезиса63, творит, говорят, чудеса, если как следует попросить64…
Я привела свою дочь на подаренное нам с ней древнее кладбище. Я никогда не видела у развинченного израильского подростка такой осторожной походки, какой шла Гунька по узкой дорожке между плитами-ладонями. Дрожащими пальцами, едва дыша, обводила она пыльные знакомые буквы на высоком обелиске – знакомые с детства буквы, из которых тут не складывались понятные слова65…
Как сейчас она-тогдашняя стоит перед моими глазами – наклонившая лоб, чтобы расслышать голос ветхого камня, – моя голубоглазая дочь. Ей двенадцать, и она взрослая. Я привела ее сюда – большего я сделать уже не успею, но главное у меня получилось: она приняла подарок. Это ее вотчина. Теперь я не умру. Потому что мой род не умрет.
…И я просила раби Лёва бен Бецалеля о волшебной его помощи, и была в мольбе своей неоригинальна. И назавтра был нам с Ленькой последний день, когда семейство, отправившись по магазинам, нас с ним оставило вдвоем… Было длинное и нежное солнечное утро, вышеградский парк, полный пестрых цветущих деревьев, голые еще ветки на фоне старинной ротонды, наше любимое темное пиво у Святого Томаша66, шумная ярмарка у ратуши, где Гуньке в сюрприз – после веселых препирательств и примерок – была куплена длиннющая скоморошья шапка, бело-сине-полосатая, с помпоном страшного размера…
И вскоре по возвращении мы узнали, что привезли из Праги то, о чем просили. Мы привезли Марго.
двенадцатилетие девочки
Цитата из книги Л. Соловьева о Ходже Насреддине «Очарованный принц»
Глиняный великан, которого, по легенде, создал праведный пражский раввин Лёв для защиты еврейского народа.
В книге «Понедельник начинается в субботу» Стругацких утверждается, что Лёв бен Бецалель вмонтировал в созданный им Диван-транслятор некий Белый Тезис. Зачем он нужен, неизвестно, но его все ищут.
Считается, что на могиле рабби Лёва женщины, страдающие бесплодием, могут попросить о помощи.
Язык идиш, на котором сделаны надгробные надписи, пользуется теми же начертаниями букв, что иврит. Однако прочесть написанное, владея только ивритом, невозможно.
Пивная «У Св. Томаша», расположенная на Малой Стране, является одним из старейших пивных ресторанов Европы.