Двое и одна. Григорий Марк
и достаточно смелой. Боялась только хулиганов во дворе, ну и, может, еще потолстеть. Уезжать одной, в двадцать три года, без профессии было непросто. Даже если веришь, что через несколько недель будешь все двери ногой открывать у директоров бродвейских театров. А она, как видно, именно на это рассчитывала… Денег, полученных за продажу квартиры и антиквариата, хватило на пару лет. Детство было окутано уютной дымкой старорежимного советского благополучия, а здесь пришлось начинать сначала, переучиваться на секретаршу в медицинском офисе. Из мира высокого искусства – в мир мелких служащих, в основном стариков-эмигрантов, вечно жалующихся на свои болезни… К счастью, как раз тогда я и появился… После четырех лет в Нью-Йорке перебрался поближе к солнцу, в вертоград чудес – в Майами… И не один я… актер тоже… А через месяц было нам суждено стать женой и мужем…
Глава 5
Я уезжал из России совсем иначе, чем она. Много раз пытался что-то объяснить про свою жизнь до отъезда, но объяснения влияли на нее не больше, чем мои стихи на местную погоду. Умение слушать не было ее сильной стороной. Чтобы ощутить, надо пережить самому. Надо пережить самому. Представить, что можно рисковать собой только для того, чтобы читать любые книги или иметь возможность ездить по миру, и ради этого оставить родителей, любимую женщину, своих друзей, свой город, она, конечно, не могла…
Мне и самому сейчас поверить трудно. Но со мной-то ведь это было! Наверное, было потому, что где-то на самой последней глубине души мучил сам факт несвободы, прутья невидимой клетки, на которые натыкался лбом при каждом шаге в сторону. И казалось, что дальше так продолжаться не может!
Иногда память подводит меня. Подводит к самому краю зияющей пропасти, и я застываю на месте не в силах пошевелиться… Ей не хотелось ничего знать о том, как темный вязкий поток затягивает тебя в другой рукав времени… и видишь отчетливо, до рези в глазах, четырехлетнего ребенка, сидящего в зале ожидания какого-то заброшенного аэропорта на тюках, перевязанных веревками… родители куда-то ушли, к пальтишку привязана смятая записка с именем… потом забитый мокрыми дровами двор, где никто не хочет играть с очкастым изгоем-жиденком Гришкой Маркманом. Я всегда был там чужим… с тех пор избегаю знакомиться с новыми людьми… игр не было, да и детства тоже, вместо него какой-то подвал, наполненный потной возней, но осталась нерастраченная наивность, и зарождалась, пульсировала разбухшая память… потом куски беспощадной войны в бюрократических траншеях… ожидания в приемной ОВИРа… длинное горбатое слово «госбезопасность»… зажатая в кулаке повестка со свинцовыми типографскими буквами… Литейный, 4, подъезд 4, вход с Каляева… Неприметная Дверь Закона… липкий удушливый страх, стекающий по спине, когда ведут по лестничным маршам с затянутыми сеткой пролетами… и пальцы рук становятся холодными… сгорбился, чтобы быть поменьше, и о том, что нужно дышать, давно забыл… высасывающий всего меня, спасительный страх, тот что сильнее