Тихая заводь бытия. Три провинциальные истории. Виорэль Ломов
спросил он задумчиво.
Видимо, я его чем-то заинтересовал.
– Познакомьтесь с нашим начальником охраны, – представил Верлибр коренастого мужчину в пятнистом костюме и черной перевязью на лбу, столкнувшегося в дверях с Салтычихой.
Тот подошел ко мне и, притронувшись к повязке на лбу, сказал:
– Пантелеев. Черный пояс. Там Вова Сергеич пришел, ищет вас.
– Элоиза, проводите товарища, – попросил директор. – Он тут еще плохо ориентируется.
Спустившись по лестнице в подвал, мы ткнулись в закрытую дверь.
– Кто закрыл все двери? – Элоиза рванула на себя дверь и поглядела на отвалившуюся ручку. – Ну и двери!
Я толкнул дверь плечом, она открылась. В коридоре стояла мертвая тишина. Даже шаги наши были не слышны. Дверь в комнату таксидермиста была приоткрыта. Я вошел первым. На меня с верстака прыгнула рысь.
И тут же меня выдернули за руку в коридор.
– За ТБ-то так и не расписались! – воскликнула Элоиза, захлопнув дверь. – Пошли, журнал наверху!
В дверь глухо ударилось рысь. Один раз, и вновь наступила мертвая тишина. Не может быть, подумал я, это сквозняк, от сквозняка она свалилась на пол.
– Чую, в этом году останусь без чеснока, – сказала Элоиза. – Еще в мае стал желтеть. У вас как чеснок?
– Как и лук, одни стрелки. Стрелки, стрелки, стрелки… Целый колчан.
– Нету дачи, что ли? А что делаете по выходным?
Я неопределенно пожал плечами.
– А у нас всех дачи есть. Даже у Федула. Но он летом больше на речке торчит, а на зиму запирает ее. А, может, уже и спалил, грозился все. Вовчик тоже свою терпеть не может, это у них с Федулом фамильная черта. Хотя в этом году вроде как собирается отдохнуть на ней. Он больше любит зверей да птиц стрелять или в силки ловить, чтоб не попортить… Живодер!.. А чучела лучше у Федула получаются.
– А он разве работает?
– Зимой. А летом шляется по городу и окрестностям. То рыбкой промышляет, а то и для музея зверя или птицу принесет.
– А где Вова Сергеич?
– Как где? В своем кабинете. Распишитесь в журнале. Салтыкова ждать не будем, Салтычиха за него подмахнет. Имеет право. У вас и машины, наверное, нет? – В ее голосе почувствовалось сочувствие.
– Откуда?
Мы взяли журнал, и зашли к Салтычихе. Салтычиха приседала на одной ноге, держась рукой за край стола. Потом стала приседать на другой. Она нимало не смутилась.
– Рекомендую! – воскликнула она. – Хорошо разгоняет кровь и дурные мысли! Это вам не геморрой высиживать!
Элоиза блеснула глазами, но ничего не сказала. Изгнав геморрой, Салтычиха расписалась там, куда Элоиза ткнула пальцем. А потом уселась за стол под настольной лампой с желтым абажуром и, нацепив на нос очки, стала вышивать гладью потрепанный вылинявший платок. Ей бы чепец и легкую белизну, а не красноту лицу – получился бы недурной Диккенс!
– Конец прошлого века, – пояснила она непонятно кому. – А я реставратор на полставки. Вот, полюбуйтесь, какие стежки! Лучше, чем было. Правда, плотно?
Элоиза искренне похвалила.
Пришел главный хранитель Скоробогатов.