Эта страна. Фигль-Мигль
от этой повинности или подавали ему пример?), потом – аналитическую передачку про выборы и другие наши несчастья, ещё потом – финал плоского узколобого фильма для широкой и глубокой аудитории и его обсуждение в интеллектуально-аскетичной – не понимать превратно – студии. На этом месте Саша, перенёсший шутки и аналитику, поглубже вжался в мягкий удобный диван. В лобби было полутемно и пусто, телевизор мерцал исправно, щегольски, равнодушный к кипящим в нём страстям. (Если они кипели и если это были страсти.) Участники дискуссии сидели в телевизоре, как в надёжной клетке. Большинство Саша хорошо знал по именам, а двоих – лично.
– Что ты так смотришь?
– Я не смотрю, я просто не закрыл глаз.
– Но ведь хвалят же, – сказал Расправа.
– Хвалят, потому что боятся прослыть некультурными дебилами.
«Сто тысяч искусствоведов, занимавшихся итальянским Возрождением, так и умерли, не съездив в Италию!» – выкрикнула из телевизора бодрая старушка.
– На хера вообще столько нужно, – отстранённо сказал Саша, – на одно-то Возрождение. А во-вторых, нельзя же так простодушно показывать, что судьба ста тысяч искусствоведов тебя заботит больше судьбы десяти миллионов доярок. – Он посмотрел, как Расправа, перед тем как налить в стакан воду из бутылочки, протирает его отглаженным носовым платком. – Интеллигенция горюет только о себе. Как было плохо в СССР писателям, как было плохо искусствоведам… И не так уж плохо, если прикинуть размер дарования к размеру московской прописки.
– Как-то вы недружно живёте. Не по-хорошему друг к другу.
– Кто «мы»?
– Ну как, ты сам сказал. Интеллигенты.
– Ха! – сказал Саша. – Ха! А вы, бандиты, дружно?
– С чего ты взял, что я бандит?
– Глаза-то у меня есть.
– Меньше телевизор смотри, глазами-то.
– Я вообще не смотрю телевизор, – оскорблённо сказал Саша. И подумал о всех своих знакомых, которые тоже вообще не смотрели, но, судя по издёвкам и шуткам, были прекрасно осведомлены насчёт контента.
Расправа зевнул.
– Устал я, как сивка-бурка.
– Как савраска.
– Что?
– Ты хотел сказать: «Устал как савраска».
– А сивка-бурка, по-твоему, не устаёт?
– Он устаёт от другого. На нём, по крайней мере, не пашут. Это же богатырский конь. Богатырские кони питаются огнём, горячими угольями; пьют с хозяином из одной чаши.
– А савраска?
– А савраска – крестьянский, мужичий. Заморенная кляча, которую бьют по глазам.
– И я, значит, похож?
Саша смешался.
– Я согласен, что сам ты сивка-бурка. Но говорить нужно «устал как савраска».
– Не понял, почему. Как ты насчёт бильярда?
– Нет, – сказал Саша, – я спать пойду. Простите, если не так сидел и не то говорил.
Попав в номер, он поискал отсутствующий Интернет, потосковал ни о чём, полистал собственный завтрашний доклад… зря он это, тут бы не поправки вносить, а в печку всё разом, в печку… полистал доклад и, как впервые, оглядел комнату.