Тюльпанная лихорадка. Дебора Моггак
умерли – утонули в море, – а она и Виллем живут в доме с шестью милыми детишками. Она моет посуду, ожидая возвращения мужа. Когда хозяйка уходила, она закрывала нижнюю часть оконных ставень, чтобы ее не могли увидеть с улицы. Парадные залы погружались в тень, и Мария бродила по ним словно по дну моря. Надевала синий бархатный жакет хозяйки, отороченный меховыми манжетами и воротником, и гуляла по дому, как бы невзначай поглядывая на себя в зеркало. Каждый имеет право помечтать – что в этом дурного?
Мария стояла на коленях посреди гостиной и натирала бело-голубые плитки возле плинтусов. На каждой плитке изображалась какая-нибудь детская игра: то с обручем, то с мячиком. Больше всего ей нравился малыш на игрушечной лошадке. Всю комнату обрамляли изображения ее детей. Она осторожно протирала их мягкой тряпочкой.
С улицы доносились звуки – шаги прохожих, голоса. Мария выросла в деревне, и ее до сих пор удивляла шумная суета Геренграхта, где в укромный мир домашнего уюта всегда вторгался уличный гомон. Громко кричал продавец цветов – тонким писклявым голоском, точно чибис. Парень из лудильной мастерской громыхал инструментом, предлагая ремонтировать посуду, словно проповедник, призывающий грешников к покаянию. Какой-то мужчина, проходя рядом, отхаркнулся и сплюнул.
А потом она услышала его колокольчик. «Рыба, свежая рыба!» Виллем немилосердно фальшивил: голос у него был ужасный. «Вобла, лещ, треска, селедка!» Он снова позвонил в колокольчик. Она встрепенулась, словно пастушка, заслышав рожок своего милого в бредущем по дороге стаде.
Мария вскочила, вытерла нос передником, оправила юбки и настежь распахнула дверь. На улице туман – канала почти не видно за брусчаткой. Из утренней мглы вырос Виллем.
– Привет, красотка! – Его лицо расплылось в улыбке.
– Что там у тебя сегодня? – спросила Мария. – Дай-ка посмотреть.
– А чего ты хочешь, малышка?
Он вскинул к бедру свою корзину.
– Как насчет толстого сочного угря?
– Он тебе нравится?
– Ты отлично знаешь, как он мне нравится, – усмехнулась служанка.
– Тушенный с персиками в сладком уксусе?
– Да.
Мария вздохнула. В конце улицы с баржи сгружали тяжелые бочки. Они с грохотом падали на землю.
– Как насчет селедки? – спросил Виллем. – Как насчет поцелуя?
Он переступил через порог и оказался рядом. Бух-бух.
– Эй, потише!
Мария отступила. Мимо проходили люди. Виллем опустил голову. Он был простой парень – долговязый, хмурый, с узким лицом, над такими часто любят потешаться. Марии нравилось, когда его лицо озаряла улыбка. Милый, простодушный паренек, рядом с которым она чувствовала себя воплощением житейской мудрости. Это она-то! Вот до чего он был наивен.
Виллем до сих пор не мог поверить, что Мария любит его.
– Я заходил вчера. Почему ты не открыла дверь?
– Один зеленщик показывал мне свою морковь.
– Издеваешься?
– Я была на рынке. –