Лилия Белая. Эпический роман. Лариса Малмыгина
Уленька, – Ан нет, недолго будет тешиться моим сиротством старая гарпия, пойду к вечеру к ведьминому болоту да утоплюсь в нем».
– Замолчи, баба! – внезапно рыкнул на пришедшую фурию Трифон Макаров. – Скажу батяне, привезет тебе подводу первейшей в Сорокине пшеницы. Не тронь Ульку, Агриппина Платоновна.
«Впервые за многие месяцы кто-то заступился за сиротинку, – обреченно вздохнула страдалица, – наверное, судьба такая девице выдалась – сопли смердящему Тришке вытирать. Да лучше сопли, лишь бы хозяйкой самой себе быть. А от мужа никуда не денешься, так как судьбинушка такая у каждой девки – замуж поневоле выходить. Да и мужики все одинаковы: норовят под юбку залезть, а потом с дитем бросить. Вон и Колька Саврасов вчерась подсолнухами угощал, а сам клейким взглядом ее груди ощупывал. Да и красавец Тиша Баранов прижал как-то к осине да давай целовать. Словно укусы его поцелуи были. Долго потом мыла Уленька губы в ручье быстром, долго полоскала рот травяными настоями».
– На Покров свадьба будет, – будто приказал нелюбый нареченный и, задрав к потолку небольшую свою головку, неторопливо, вразвалочку, вышел из ставшей отныне завсегда скандальной избы. Стоял август тысяча девятьсот семнадцатого года.
Матрена сидела в кресле и с тревогой читала свежую газету. 27 августа распалось еще одно правительство, на смену ему пришла какая-то неведомая Директория, а с чем ее едят, Мотя не знала. Гришаня вчера пришел домой взвинченный. Не снимая сапог, он рухнул на стул и будто оцепенел.
– Черт возьми, – через некоторое время вяло пробурчал он и странно так взглянул в глаза встревоженной донельзя жене, – слушай-ка, драгоценная, если так будет продолжаться и дальше, я в скором времени останусь без работы.
Григорий положил ногу на ногу и вновь застыл, словно прислушивался к самому себе и не мог понять, что вещают его образованный мозг и здравомыслящее сердце.
Еще бы ни образованный! Все же целых семь классов за плечами, даже ее, вторую половину, ненавидящую церковно-приходскую школу, читать да писать выучил. Как же приятно приехать в родной дом и щегольнуть таким новомодным словом, как анархия. Или революция. А еще приятнее сказать, что она, Матрена Васильевна Иванова, и есть самая настоящая революционерка. Пусть завидуют!
– Почему бы тебе не стать комиссаром? – мурлыкнула Мотя, прижимая щеголеватую голову мужа к своей пышной груди? – Все же довольствие будет да почет какой-никакой.
– Надо подождать, – оживился чернявый Григорий. И свободный от объятий ус покрутил. – Сначала пускай разберутся меж собой революционные течения. А там посмотрим.
«Какая же умная у меня супруга, – кося коричневым глазом на ситцевую, готовую от натуги дать трещину, кофточку советчицы, продолжал раздумывать между тем Григорий. – Разве скажешь, что дремучая деревенщина. И сама собой уж до чрезвычайности хороша: статная, полногрудая, кровь с молоком. Не чета, правда, соплячке