Лилия Белая. Эпический роман. Лариса Малмыгина
чтобы, вдохнув свежего, опьяняющего воздуха на безмолвном и пустынном дворе, спешно наколоть дров, запасенных радетельной хозяйкой пригожим ясным летом. Тем летом, когда живы были папенька и сестрица Улюшка, когда не было этой проклятой и непонятной крестьянам революции, дающей будто бы свободу неограниченную, но отбирающей самое сокровенное – жизнь.
Уля смотрела на спящего Германа и силилась вспомнить то, что говаривал вчера ночной гость. Кажется, убила у любимого новая власть родителей, умчался в дальние страны родной брат. Выходит, не поедут они в неведомую и загадочную Беларусь, не увидит она заветной родины суженого. Да и в Сорокино Улюшка являться не хочет. Там живет и здравствует ненавистный до колик Тришка и он, словно паук, терпеливо ждет свою слабую, беззащитную жертву, чтобы вновь затащить в сети и отдать на поругание старому бесстыднику Дементию Евсеичу.
– Поставь самовар, родная, – сквозь сон прошептал Мороз, и одинокая слезинка показалась из полуопущенных его век. Показалась и тотчас спряталась.
Огонь в печи ярко полыхал, видимо, лег Герман почивать под утро, а она, бессовестная, беспечно проспала всю долгую зимнюю ночь.
Наскоро накромсав хлеба, Уля заглянула в шкафчик и обнаружила там настоящие фабричные конфеты в ярких, разноцветных, хрустящих обертках. Такие выпускали еще при несчастном сверженном царе Николае.
– После завтрака едем в Сорокино, – тяжело поднимаясь с полати, распорядился ее нареченный. – Надо серьезно поговорить с Трифоном да испросить благословения у батюшки.
«У какого батюшки? – с тоскою вспоминая неприятного сельского священника, невольно всхлипнула девушка. – Впрочем, у любого, лишь бы скорее»….
Она быстро накрыла на стол, и, пока Мороз отфыркивался под ледяным рукомойником, тайно от возлюбленного вытерла рукавом глаза.
Ехали они долго. Нанятые на этот случай лошади оказались не кормленными и, судя по съеденным наполовину зубам, очень старыми. Невыспавшийся извозчик нехотя натягивал стертые неумолимым временем поводья и, испуская из себя зловонный перегар, хрипло понукал несчастных спотыкающихся животных.
«Господи, – молилась про себя Уленька, – господи, не дай мне увидеть Макаровых. Не выдержу я этого испытания»!
То, что вопреки страстным мольбам, придется встретиться с ненавистными новоиспеченными родственничками, ужасало бедняжку настолько, что бросало в пот, и она, не чувствуя холода, утирала варежкой взмокший лоб и по-детски хлюпала покрасневшим от ветра носом.
– Наверное, не доедут, бедняги, – подытожил Герман и еще сильнее прижал к себе свою ненаглядную.
– Самим жрать нечего, – отозвался ямщик и передернул обернутыми в рванье костлявыми плечами. – Давеча сыночка схоронил, Царствие ему Небесное! Всего двенадцать годочков было.
– И от чего он помер? – очнулась от дум Ульяна.
– От какой-то ребячьей болячки, грят, коклюш какой-то, а, по-моему,