Богема. Дафна Дюморье
задом наперед, чтобы быть Ланселотом, да еще натянул на руки Папины серые носки – это была кольчуга.
– Кровать была очень большая, – сказала Мария. – Просто огромная. Самая большая кровать, какую я видела.
– О чем вы говорите? – спросила Селия.
– О Маминой кровати, – ответила Мария, – в комнате, где мы наряжались. Это было в меблированных комнатах в Париже. Там еще висели картины с изображениями китайцев. Я всегда искала такую же большую кровать, но так и не нашла. Как странно.
– Интересно, почему ты вдруг о ней вспомнила? – спросила Селия.
– Не знаю, – ответила Мария. – Это не боковая дверь сейчас хлопнула? Может быть, Чарльз вернулся.
Мы прислушались. И ничего не услышали.
– Да, это была большая кровать, – сказала Селия. – Один раз я в ней спала, когда прищемила палец в лифте. Я спала посередине, между Папой и Мамой.
– Правда? – с любопытством спросила Мария. – Как это на тебя похоже. Тебе не было неловко?
– Нет. А почему мне должно было быть неловко? Было тепло и приятно. Ты забываешь, что для меня это было очень просто. Ведь я принадлежала им обоим.
Найэл со стуком поставил чашку на поднос.
– И надо же сказать такую чушь. – Он встал и закурил еще одну сигарету.
– Но так оно и есть, – сказала удивленная Селия. – Как ты глуп.
Мария медленно пила чай. Она держала чашку обеими руками.
– Интересно, одинаково ли мы их себе представляем, – задумчиво проговорила она. – Я имею в виду Папу и Маму. Прошлое, и как мы были детьми, как росли, все, что делали?
– Нет, – сказал Найэл, – каждый из нас видит их по-своему.
– И если мы объединим наши представления, получится цельная картина, – сказала Селия. – Но только искаженная. Как, например, сегодняшний день. Когда он пройдет, мы будем видеть его по-разному.
Комната погрузилась во мрак, и наступающая ночь казалась жемчужно-серой по сравнению с окружающей нас темнотой. Еще были видны мрачные очертания деревьев, трепещущих под ленивым дождем. Изогнутая ветка ползучего жасмина, вьющегося по стене дома, царапала освинцованные стекла французского окна. Довольно долго никто из нас не проронил ни слова.
– Интересно, – сказала Селия, – что же на самом деле Чарльз имел в виду, назвав нас паразитами?
В комнате с незадернутыми портьерами вдруг повеяло холодом. Огонь почти угас. Дети и Полли за столом ярко освещенной столовой по ту сторону холла принадлежали другому миру.
– Отчасти, – сказала Мария, – это выглядело так, будто он нам завидует.
– То была не зависть, – сказала Селия, – а жалость.
Найэл открыл окно и посмотрел в дальний конец лужайки. Там, в углу, возле детских качелей, стояла плакучая ива, летом она превращалась в самой природой созданную беседку, прохладную, увитую листьями, которые, переплетаясь между собой, приглушали ослепительное сияние солнечных лучей.
Но сейчас, окутанная унылой декабрьской тьмой, она стояла побелевшая, хрупкая;