Прошлое нельзя зачеркнуть. Историческая фантастика. Анатолий Матвиенко
беззвучно обвис в пеньковых объятиях.
(6). Тебя не спрашивают!
Далее расправный чин огласил приговоры остальным бунтовщикам, коим казнь в петле высочайшим рескриптом заменена на гражданскую с двадцатью годами каторги и вечным поселеньем в Сибири. Так что годовщина Революции декабристам запомнится.
* * *
А в провинции иначе день праздничный проходил. К слову сказать, провинция – вся Россия, кроме разве что двух столичных городов. Да и то, как Пестель часть видных людей в Москву вывез, неугодных выслал, Петербург немедленно опровинциалился, прежний блеск растратив.
Во Владимире-на-Волге купеческие старшины да заводчики праздничный день пропустить не могли. Когда ещё вместе собраться и чарку опрокинуть, не оглядываясь на Вышнее Благочиние, усматривающее в любом собрании тайное общество. Павел Николаевич Демидов принял гостей с Урала и всей губернии.
– Александр Сергеич, душа моя, вы с Болдина съехали? Надзор же за вами! А как в Сибирь приговорят?
– Пустое, Пал Николаич, – ответствовал чуть пьяный поэт. – Иль не имею я права во имя праздника вседержавного кутнуть за здравие вождя? Куда шампань унёс, лакей-каналья?
К вечеру демидовский особняк близ слияния Камы и Волги наполнили выходцы из славных нижегородских семей – Блиновы, Бугровы, Курбатовы. Строгановы, вестимо, тоже, дальние родственники всемогущего обер-фюрера К. Г. Б. Купеческие жёны, яркие, румяные, худобой не обременённые, в отдельный кружок сбились, судача. Степенные их мужья, как водится, разговоры завели о торговле.
Александр Петрович Бугров, наследник мукомольного дела отца и самый юный из купечества, сокрушался о ценах.
– Четыре рубля сегодняшних не стоят и рубля прошлогоднего. Цену на муку мы втрое подняли и всё одно за зерном не поспеваем. Хоть мельницы закрывай али в убыток торгуй.
– Есть слово заграничное – инфляция, – просветил Павел Демидов, последний из здешних обывателей в европах гостивший. – Пестель с Корфом без меры деньги печатают, оттого ассигнации дешевеют быстрее, чем снег весной тает.
– В чём же корысть за никчёмные бумажки торговать? – возмутился кто-то из железоделательных заводчиков. – Али в золото их обратить и сидеть сиднем, пока в страну порядок не вернётся?
Купцы оглянулись. Упоминать отдельные грехи Правления, сиречь временные трудности, не возбраняется. А вот объявлять, что в России после декабря порядка не стало, пахнет крамолой, известно чем чреватой. Однако в тот вечер европейская шипучка да русское хлебное вино языки на волю выпустили, посему Пестелю сотоварищи икаться полагалось изрядно.
– Раньше торговал, как хотел, только подати плати. Ныне каждый чиновник влезть норовит, то соточку просит, а то и целую тыщу. Где на всех напасёшься?
– У меня две тыщи душ крепостных рабочих на заводе трудилось. Как вольную дали, половина разбежалась; они же и вернулись – за корку хлеба батрачить