Глухомань. Борис Васильев
таких безгрешных? В мире, может, кто и сыщется, потому как там для подобных целей улица Пигаль существует. И все ходят чистенькими. А у нас вместо улицы Пигаль – закрытое партсобрание по личному делу товарища имярек. У нас – блюдут нравственность на радость пенсионерам, а в насквозь прогнившей Европе устраивают вполне легальные, опрятные и скромненькие пункты очищения от скверны.
Зачем, спросите, я вздумал рассуждать на тему, про которую у нас даже думать непристойно, хотя все о ней думают?
Да еще второй, по сути, раз. Застряла у меня в голове эта Лялечка. Нет, не в голове – в совести застряла. И совесть эта проснулась, потянулась, усмехнулась и призвала меня к ответу.
Но прежде совести к ответу призвали другие органы.
Я ходил на работу пешком: Глухомань – территория пешего хождения. Ну, иду себе на работу, со знакомыми раскланиваюсь, у пожилых о здоровье спрашиваю, девушкам ручкой помахиваю, поскольку знаю, что в Глухомани я – один из самых завидных женихов. И все ладно, все хорошо, все – как всегда по утрам. Как вдруг…
– Позвольте прикурить.
Какая-то стертая личность. Личность без личности, незапоминающаяся, как говорится, без особых примет. Впрочем, не особых тоже нет. Нечто усредненное…
Только прикуривая, это «нечто усредненное» достает из кармана красную книжечку, сует ее мне под нос и – еле слышно:
– Пройдемте. За мной и – без суеты.
Екнуло во мне что-то физиологическое, поскольку я, как, впрочем, и все остальные граждане нашего прекрасного отечества, с детства впитал во все клетки суеверный страх перед владельцами подобных книжечек. Правильнее сказать, не столько перед владельцами как субъектами, сколько перед книжечками как объектами. А потому и пошел за неприметным во всех смыслах, лихорадочно соображая по дороге, в чем же это я прокололся. Проколоться я мог только на своей африканской гастроли, но мысли этой додумать не успел, потому что мы пришли.
– Прошу, – сказал обладатель могущественных корочек и распахнул передо мной дверь ничем не примечательного дома, возле которого не было никакой охраны.
Я вошел. Охрана была внутри. В фуражках с красными околышами.
– Со мной, – объявил стертый от долгого употребления сопровождающий и распахнул левую дверь.
Я оказался в некоем подобии предбанника, где стояла отполированная многими ерзающими задами скамья, возле которой тоже торчал охранник. За конторской стойкой.
– Зарегистрируйте, – сказал мой полупроводник и прошел в следующие двери.
– Паспорт, – охранник протянул руку, даже не взглянув на меня.
Я отдал ему паспорт. Он буркнул: «Присядьте», – и стал переписывать в конторскую книгу данные моего паспорта.
Я присел на скамью с душою, разбежавшейся во все стороны, и смутным ощущением конца. Не карьеры, не жизни, не чего-то вообще более или менее определяемого, а просто конца. Конца как такового. Вероятно, все, кто попадал в чистые руки меченосцев