Камертон (сборник). Валерий Петков
подумал я в жаркой атласной «шубе», старясь не забыть мешок.
Особых видов на Эмму я не имел, можно сказать – воспринял как коллегу. Хотя допускал игривые мыслишки, подзабыв в казарменных условиях самую незатейливую женскую ласку.
Как философски выражался наш старшина – «Хрен глаз не имеет! Природа!»
И вот настал наш час. Я до выхода волновался, сильно потел, но как только вышли в зал, зрители взревели – я сразу успокоился.
И так это мы с ней лихо завертели народ, закружились в танце. Вижу по морде замполита – всё идет нормально.
Личный состав обветренные на полигоне хари накалил докрасна «гомэрой». Со стороны казалось, что бродят люди в парадной форме, предварительно обдолбанные, а прапорщики шныряют между ними, с ног сбились, добросовестно перенюхали-перетрясли всё подряд, но ничего понять не могут – где же источник этой «косой» небывальщины, подрывающей боеготовность?
И меня угостили немного. Улучили момент. Пьяный человек добрее до какого-то момента.
Потом началась самодеятельность. Мы объявляли номера. Я в кулисах ещё пригубил слегка «малиновой гомэры». Весело стало. Стою, смеюсь и начинаю понимать неожиданно – почему такое название! Тянет всё время громко хохотать! Очень кто-то тонко этот момент прочувствовал, прежде чем название озвучил и пошло оно навсегда в народ.
И ещё громче от такой пронзительной мысли ржать начал!
Хорошо, что праздник, а так бы странно всё это выглядело. Стоит молодой мужик – и ржёт! Беспредметно, а потому особенно заразительно.
А со всех сторон – ржачка накатывает волнами, несётся лавиной на сцену, нам навстречу, могучим горным эхом возвращается и самих же – опрокидывает.
Завораживающее зрелище всеобщей, разухабистой весёлости.
Эмма похихикала, смущение слегка обозначила, тоже пригубила глоточек и уже перестала казаться угловатой худышкой. Словно мы раньше в глаза друг другу пристально смотрели, а теперь повернулись и смотрим вместе в одну сторону.
Потеплело внутри, оттаяло по-доброму. Захотелось её защитить и сберечь от кодлы пьяных военных.
После концерта началась беспроигрышная лотерея и танцы.
Мы с Эммой пошли из закулисья переодеваться.
Вернулись в комнатку, а там – мрак. То ли лампочка перегорела, то ли в сети электрические бревно «приплыло» и коротнуло где-то.
Коридор пустой, все на первом этаже беснуются. Дверь приоткрыли, не очень-то стесняемся. Я – особенно.
Она наклоняется, лопатки такие острые, двигаются, шевелятся, будто кто-то верхом на ней ездит. Рёбрышки странные. Не прямые, а скошенные от бока к пупку.
Совсем я её зажалел.
Что-то щёлкнуло во мне вдруг, словно само. Стою в трусах – «семиведёрных», синих, армейских, до колен. Перестал стесняться вдруг, но и не наглею. Особенное состояние вспыхнувшей нежности, доверительности и в тоже время неясности.
Она так на меня скоренько зыркнула пару раз. И поскакали во мне нетерпеливые кони-лошади. Горячо сделалось в груди, растеклось