Скользкая рыба детства. Валерий Петков
какая-то пружина, возможно, из плотной резины, заводной механизм, чтобы перед стрельбой его можно было взвести. Как в часах, когда потенциальная энергия преобразуется в кинетическую. И тогда стреляй себе, сколько завода хватит…
Тут-то мне и попалось: «Анкерный механизм (анкер) состоит из анкерного колеса, вилки и баланса (двойного маятника) – это часть часового механизма, преобразующая энергию главной (заводной) пружины в импульсы…»
Проще говоря, схема такая: ствол, подающее устройство, магазин с патронами-желудями. Лента – плотная ткань, простроченная с двух сторон, в пазы вставлены жёлуди, механизм выталкивает их поочерёдно в ствол.
Можно было покопаться у деда в гараже в старых железках – там запросто мог обнаружиться ствол и всё необходимое. В крайнем случае, выручит сосед из дома напротив, старьёвщик Семён.
Семён был человеком необычным и странным. Во-первых, необычной была его профессия, в которой не было ничего героического, когда все вокруг занимались освоением космического пространства. Во-вторых, странным был он сам, внешне похожий на Герасима, вернувшегося после вынужденного злодейства над утопленной Муму: чёрный, бородатый, бельмастый на правый глаз и громадный. Руки большие, зубы редкие, молока попьёт – сразу спичку в зубы, а если иногда и заговорит, то по-доброму мыча или предупредительно порыкивая, если очень расстроится. Родом он был из деревеньки со странным названием – Хлебари. Не хлеборобы и не прихлебатели, но и не хлеборезы, получается.
Собирал он старые тряпки, кости, железяки, свинцовые пластины от аккумуляторов, ненужную проволоку. Принимал даже кривые и помятые гвозди, вынутые со скрежетом гвоздодёром из досок, всякую мелочь – в общем, всё то, что дома оказалось не нужным.
Дом у него был угловой, добротный, стены двойные, для утепления просыпанные мелкой изгарью. Двор казался большим. Но главной достопримечательностью была конюшня – с яслями, свежим, душистым сеном и первейшим для нас чудом, смирным коньком Соколиком, на котором Семён выезжал собирать своё барахло или вывозить его на неведомую нам «базу».
Конь был почти белым, местами покрытым тёмными пятнами, глаза – цвета спелой терновой ягоды, зеркально-матовые. Если всмотреться, можно было увидеть себя, будто в кривом зеркале. Мы любовались и восторгались конём, приносили хлебные горбушки с солью, чтобы потом погладить бархатный на ощупь бок.
– Чубарая масть, – говорил довольный Семён.
Я думал, масть так называется из-за того, что грива, хвост и чуб у конька были темнее.
Семён молча, неторопливо обихаживал коня, что-то выговаривал ему. Тот прядал ушами, будто стряхивал с них невидимое другим, но был послушным, справным, ржал под настроение и откладывал душистые «яблоки» где вздумается. Почему-то пахли они приятно – возможно, из-за сена.
Двор был пуст, свободен от всякой зелени, утрамбован многими ногами, обнесён высоким забором. В углу – навес, под ним было разложено кучками всё то, что мы сносили сюда и отдавали