Дом близнецов. Анатолий Королев
подлатать и срочно высаживать, – вмешался садовник.
– Ступай. Место посадки князь отметил крестом на плане.
– Итак, – повернулся секретарь к Валентину-Клавиго, увлекая к выходу, усаживая в электрокар и отправляясь к дому гостей. – Наша оранжерея с вашим корнем даст чудный урожай кайфа. Вы не пожалеете, профессор. Мандраж гарантирован.
– Мандраж? – изумился Валентин. – Я люблю держать голову в полном порядке.
– Вот как? – Секретарь споткнулся на ровном месте… – Разве вы не за этим приехали, дорогой Клавиго? Забыться? Расслабиться? Заболеть заумью?
– Я здоров!
– Сочувствую. Но не будем паниковать, профессор. Князь покончит с вашим рассудком в два счета. Дышите глубже, Клавиго. Тысяча мандрагор оранжереи наполняют сосновый воздух Хегевельда аурой раскрепощения. На каждом шагу ступени в иное. Вам гарантированы потери памяти. Плюс серьезные когнитивные нарушения. В Хегевельде мы все мандрагорцы. Эти корешки – наш идеал. Они слышат мысли друг друга. Всякая ложь тут исчезает. Обманы уходят водой в песок. Здесь нет места для смертных грехов. Все осталось снаружи. Тсс… у нас человек, как Бог, видит и слышит всё! Не цепляйтесь за рассудок, Клавиго. Родня мандрагоры – белладонна и белена. Та же картина тотального разрушения здравого смысла и прочей рутины позитивизма.
– Но я не собираюсь сходить с ума.
– Но не о том ли кричит ваш раритет? – все больше удивлялся взвинченный словами гостя молодой человек.
– Какой раритет? О чем вы? – пытался раскусить его вопросами Валентин.
Но секретарь словно не слышал. Остановив электрокар у вестибюля, он чуть ли не обнял гостя, нашептывая строки из «Песни Песней» Соломона:
О, царь,
спелые мандрагоры уже расставили нам
шатры благовоний по склону горы,
войди ж в сад, как жених,
мои плоды круглы и превосходны,
так берегла я их для тебя, возлюбленный мой…
Детектив пытался казаться человеком, понимающим, о чем идет речь, но каждое слово, говорило обратное: нет, он решительно не понимает намеков, он профан! Невежда! Чужак!
И вдруг, наперекор себе, не любя рифмоплетов, зашептал в ответ стихи Брюсова, о наличии коих в собственной памяти и не подозревал:
– Над гробами зарытых возле виселиц черных…
– Мертвый соками тления, – подхватил секретарь, – мандрагору питает…
А закончили вместе, солидарно и страстно:
– И она расцветает в травах диких и сорных
Огоньками тумана из самой преисподней!
Валентин опешил от выходки собственной памяти.
Никогда раньше не вспоминал он никаких стихов, да и не читал их никогда толком, разве что в школе, когда зубрил Пушкина.
– Ага, действует, – сказал секретарь, – это воздух свободы, дух начала столетия.
И снова вперил недоверчивый взгляд в пришельца.
Валентин отвечал бесхитростным взором.
Но холодок недоверия уже просочился.
Несколько раз правая