.
откажется от фана.
А ещё корпы печально славились тем, что часто перекупали самых вкусных госу, и те навеки пропадали за стеной корпоративных сетей. Возвращались единицы, да и то так, пофлудить на стенке, не больше. Это считалось малым злом.
Контроллеры – вот был главный бич интервеба. Большинство народу по жизни было так замудохано корпоративными буднями, что даже в царстве анонимности они продолжали держать себя на коротком поводке, не выпуская на волю собственные пожизненные попаболь и ангст. И, в итоге, не давали еды персонально ему, Стэнли.
А в еде была вся его жизнь.
В сущности, каждый пользователь интервеба был биологическим квази-писарем. Иначе не возникали бы госу.
Госу становится госу, только когда его признают таковым остальные – от наба до последнего олдфага. Они вычисляли фэйкеров и ржали над тонкими пародиями других госу, в конце концов, они с полпна узнавали почерк любого известного мастера на аренах, а там кипела добрая треть всей общественной жизни интервеба.
Вот и сегодня, отключив к багу набов, на ходу помахивая знакомым голо-аватарам (две трети – фэйкера, да и хрен бы с ними), Стэнли намылился в сторону Холма, который уже добрых полгода венчал весёленько-голубой, словно надувная игрушка, колизей, на усыпанной крупным речным песком арене которого и должна была состояться назначенная на сегодня итоговая заруба, организованная гильдой трип-голографии «Левая сиська». В зарубе обещали принять участие гости из протестного олдскул-оркестра нонконтемпорального искусства «Отаке», аккомпанировать обещались сразу двое – гоп-басист Штырь и банда каскад-балалаечников «Хаврошечка» имени Петьки-Забияки. С Петькой год назад случилось то самое – перекуплен «Джи-И», с тех пор название звучит едкой издёвкой для всех, кто помнит. Писарь Стэнли к их числу относился в первую очередь.
Но хуже перекупленных были сейлзы. Эти твари здесь, цао, работали. Не заглядывали по старой памяти помянуть былые деньки с боевыми товарищами или поспорить о том, что «уже не торт» с такими же бородатыми олдфагами, нет. Эти бичи в восемь утра по Гринвичу наряжались в серые табарды и с ловкостью опытного фармера в считанные недели забирались, что особенно поганое, на самые верхушки топов. Их вычисляли, «ловили и били», но на следующее утро в восемь утра по Гринвичу всё начиналось заново. Потому что контролировать интервеб, влиять на него, пусть так, до первого фэйла, из-под полы, мечтала каждая поганая корпорация.
Превратив почти всю планету в кастовый муравейник рабочих пчёл, они чуяли у себя под носом своё кривое отражение, царство идеальной анонимности, и удивлялись только одному – почему они ещё не прибрали его к рукам?
Стэнли скривился от ярости.
Интервеб был домом для таких, как он, стихийных анархистов, обычных бездельников, которым что бы ни делать, лишь бы не работать. Но если для всех интервеб был лишь вторым домом, для таких, как