Вызываем огонь на себя (сборник). Овидий Горчаков
работавший в аэродромной комендатуре чех по имени Венделин Робличка. «Утром, – как-то в декабре с глазу на глаз сказал ей этот чех, – Геллер видел подписанный оберштурмфюрером Вернером приказ о вашем аресте! Уходите немедленно!»
Женя стала скрываться у Морозовых, в боковушке Веры Молочниковой. Целыми днями сидела она взаперти, не смея шевельнуться, не смея кашлянуть. Когда к Морозовым кто-либо приходил, она пряталась под кроватью. Почти полгода говорила она с людьми редко, да и то только шепотом. Полгода в доме рядом с гестапо, в комнате рядом с комнатой полицейского…
Все соседи, кроме Морозовых, думали, что в боковушке живет одна только беженка Вера, подруга скрывшейся неизвестно куда Жени. Прошел слух, что Женю давно расстреляли немцы.
Вера весь день, раздевшись, в одной нижней рубашке, стирала белье в своей каморке, заперев дверь. Если к ней стучался кто-либо из соседей, она говорила:
– Минутку! Сейчас открою, я совсем раздета. Фу, как жарко!..
И, подождав, пока Женя спрячется под койку, разматывала завязку на дверном крючке.
Одно время к Вере зачастил с подозрительными визитами переводчик Отто Геллер из комендатуры, как бы между прочим выпытывал, где Женя, интересовался строением Вериных ушей и то предлагал помочь скрывшейся Жене, то сулил мешок муки за ее выдачу.
Как-то поздно вечером Геллер, сидя на Вериной кровати, уронил свой серебряный портсигар с дворянским гербом. Он уже нагнулся было, чтобы поднять его. Женя лежала ни жива ни мертва. Портсигар подхватила с пола Вера, подала фашисту.
– Скажите, Отто Августович! А что это за герб на портсигаре? Неужто ваш?
– А как же! – важно ответил Геллер, изрядный болтун. – Мой фамильный герб. Моему истинно немецкому роду русский царь пожаловал потомственное дворянство. Евреи и комиссары у меня все в России отняли – за то и ненавижу их. Мы состояли в родстве с Бенкендорфом. Слышали, разумеется, эту фамилию?
– В школе проходили! – ответила Вера.
В другой раз, когда зашел Геллер, Женя кашлянула под кроватью, и тогда Вера тоже стала громко кашлять и греметь ведрами…
– Ой, Анечка! Верочка! – плача, жаловалась Женя после ухода Геллера. – Ей-богу, за эти полгода, что вы прячете меня, я постарела на сто лет!
Несколько раз Геллер забирал Веру и Аню в комендатуру, запугивал, топал ногами, кричал, требуя выдачи Жени: «Она знала немецкий язык, она шпионила на аэродроме!»
Ночью сон девушек часто прерывался дробным стуком кованых каблуков в коридоре – опять обыск. Аня спешила на выручку к Вере. Однажды подруги спрятали ее в большую кучу мусора в коридоре. Немцы посветили фонариками, копнули мусор раз-другой носком лакированного сапога и пошли дальше…
– Я за себя не боюсь, – сказала Аня Вере после одного повального обыска. – За сестер страшно, за маму с папой. Ведь всем нам будет расстрел, если Женю найдут!
Аня рассказала о невыносимых мучениях Жени, которая всю зиму провела, лежа под кроватью, соседке по поселку Варваре Афанасьевне Киршиной; ей