Высота смертников. Сергей Михеенков
с одеждой? Ребят бы получше одеть…
– Одежду заберите. Раздайте особо нуждающимся.
Вскоре «тридцатьчетвёрка» вернулась. Танкисты сняли пулемёт. Слили ещё несколько канистр соляры. Забрали последние снаряды. Танк загнали в молодой ельник и хорошенько замаскировали, так, чтобы его нельзя было разглядеть даже с воздуха.
Глава пятая
На железнодорожной станции всех пригнанных разделили на две группы. Каждую тут же оцепили солдаты с огромными овчарками на поводке. Собаки поглядывали на пёструю толпу, похожую на деревенский сход, зло и предостерегающе лаяли. Раздались новые команды, и народ построили в три шеренги, лицом развернув к кирпичным пакгаузам. Пожилой немец в очках, должно быть, офицер, достал из полевой сумки пачку листов и начал выкрикивать фамилии. Некоторые фамилии повторялись по нескольку раз, и немец, поблёскивая круглыми стекляшками толстых линз, криво усмехался и качал головой. Он понимал, что это братья и сёстры, родня, и что в России большие семьи, а значит, людской ресурс большевиков, если сравнивать его с рейхом, даже в границах союзнической Европы, неисчерпаем. Немец хорошо говорил по-русски. И читал он, видимо, по русским спискам. Списки составляли в разных деревнях, разные люди их писали. Но он умел понимать и беглое письмо, даже не вполне грамотное. Офицер ненавидел свою должность, но она была всё же куда более лучшей, чем мёрзнуть в окопах и вытряхивать над костром вшей. А потому он исполнял свои служебные обязанности добросовестно, как подобает офицеру германской армии.
– Денисенкова Анна! – выкрикнул офицер.
– Здесь! – откликнулась заплаканным девичьим голосом неровная шеренга.
– Денисенкова Аграфена!
– Здесь! – всхлипнула соседка.
– Денисенков Пётр!
– Я! – отозвался худощавый юноша в треухе и ватнике.
Называли прудковских. Когда очередь дошла до Шуры и она почувствовала, что вот сейчас назовут её фамилию, ноги у неё задрожали, и стоявшая рядом Ганька, схватила подругу за руку и шепнула:
– Что ты? Держись за меня. Теперь надо терпеть и привыкать.
– Ермаченкова Александра!
Саша, собрав все силы и смелость, пискнула в ответ: «Здесь!» – и только тут по-настоящему поняла, что с нею произошло. Ноги её подкосились, но она крепко держалась за подругу и устояла. Перед глазами плавали разноцветные круги, в висках отдалённо звенело, будто внутри что-то оборвалось, без чего жить будет очень трудно. Офицер сверкнул линзами в её сторону и что-то сказал по-немецки. Что-то незлое. Лицо его по-прежнему было суровым и непроницаемым.
За пакгаузами, где до войны, обнесённые изгородью в три жерди, стояли несколько неказистых деревянных зданий скотобойни, бродили какие-то люди. Здания скотобойни и теперь стояли на прежних местах, но их теперь обнесли колючей проволокой на длинных шестах, вкопанных в землю. По углам стояли вышки. На вышках маячили часовые. Саша слышала от взрослых и брата, что на станции немцы построили концлагерь и что туда сгоняют всех пленных красноармейцев, партизан и тех из местных жителей, кого ловили после комендантского часа, коммунистов и комсомольцев,