Альбатрос над Фисоном. Роман. Руслан Нурушев
стелился аккуратно стриженный газон и ухоженные цветочные клумбы. Вдоль обеих сторон ограды размеренно фланировали гвардейские патрули. Строилось всё с очевидной претензией на роскошь и изысканность былых эпох. Но на г-на Арпака Дворец впечатления не произвел, – он лишь скользнул рассеянным взглядом по фасаду, не задержав взора. Миса же оглядела резиденцию лахошского правителя более внимательно.
– А слева, да, вот это трехэтажное, – это у нас Директория, Совет шеф-комиссаров, наше Правительство, – тем же заговорщическим тоном продолжил Эмердис экскурсию, украдкой показывая на уныло серое массивное здание с западного края площади. – Туда руководители всех Департаментов по должности входят, главой, разумеется, сам Маршал. Справа – это Национальный Конвент, наш так называемый парламент. Хотя, конечно, всё это профанация сплошная и показуха, никакой законодательной властью Конвент реально не обладает, все законы у нас давно пишутся в Белом Дворце. А вот сзади – это Республиканский Суд, высшая наша судебная инстанция, разумеется такая же послушная. Но идемте, не стоит здесь задерживаться, внимание привлекать. Университет наш, кстати, в другую сторону отсюда – в сторону Собора, за парком и казармами, но в общем тоже недалеко.
…За площадью, через прилегающий квартал ярко освещенных бульваров, вновь потянулись тихие немощеные улочки. И те же керосиновые фонари на углах (электричества хватало только на центр, госучреждения и новостройки), и полоски травы вдоль дощатых заборов. Солнце село, в высоком, быстро потемневшем небе проступили первые звезды. Фонарщики с лесенками на плечах уже катили тележки по привычным маршрутам, а бабушки-старушки со скамеек, как и детвора с улиц, потихоньку разбредались по домам. Во дворах гремели самовары, ведра с дымящими углями, что ставили отгонять комаров, в окнах зажигали свечи. Как и во всех, наверно, южных городках, летом Лахош ложился поздно и оживал как раз с наступлением темноты, когда наконец-то спадал дневной зной и можно было вздохнуть полной грудью. Солнце село, и люди готовились к вечернему чаепитию, ритуалу, появившемуся, наверно, вместе с Лахошем, когда за одним большим столом собиралась вся семья, а многие жили еще по старинке, в три поколения, со стариками и детьми. И за чашкой дешевого, но крепкого чая с дымком и вареным сахаром вприкуску делились новостями и сплетнями, обсуждали день прошедший и строили планы на грядущий. А затем, кряхтя и зевая, уставшие и умиротворенные, привычно крестились на картонную иконку с Божьей Матерью в углу горницы и отправлялись спать.
…Профессор Ирум, вот уже три года живший вдовцом, вышел лично встречать гостей на крыльцо (это был такой же купеческий особняк, что и на Сапожной, 17). После короткой, но торжественной церемонии знакомства все проследовали в дом. В большой, хорошо освещенной зале с плотно зашторенными окнами и натертыми паркетными полами их ждал празднично сервированный