Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории. Александр Севастьянов
современной Европы могла бы погибнуть, как погибла цивилизация Древнего Рима» (73–74).
Пожалуй, все же именно в подобных речениях – истинный ключ к позиции Черчилля. Конечно, мы вправе спросить, в чем же тогда привлекательность ислама для почти двух миллиардов жителей Земли? Ответ вряд ли устроил бы Черчилля: да именно в этом – в тотальном консерватизме, в моральном отвращении к прогрессу а-ля Запад.
Думается, что, вернувшись с театра военных действий в Лондон и связав свою политическую биографию с евреями, Черчилль если и питал какие-то добрые чувства к исламской культуре, то скоро и радикально поменял вектор своих симпатий. В дальнейшем он воспринимал свой союз с евреями против арабов как союз с цивилизацией против дикости. Вряд ли в этом состояла объективность, но для него это было так, и он не раз это подтверждал.
Жизнь рано заставила Черчилля сделать означенный выбор. В 1905 году он был назначен на должность замминистра по делам колоний. По словам Гилберта, «для Черчилля вопрос о содействии еврейским национальным чаяниям встал в полный рост уже буквально через несколько дней после его вхождения в правительство», поскольку евреи, не теряя драгоценного времени, немедленно обратились к нему с просьбой поддержать их идею о выделении Британией одной из колоний для целей еврейской эмиграции. Тогда Палестина еще не была под контролем Англии, но все дело в том, что «в сионистском движении к тому времени одержали верх те силы, которые хотели образовать еврейский национальный очаг в Палестине и нигде больше» (26–27). И Черчилль вскоре также проникся этой задачей. 30 января 1908 года, обращаясь с посланием к ежегодной конференции Английской сионистской федерации, замминистра по делам колоний писал уже вполне однозначно: «Я с полной симпатией отношусь к традиционным историческим ожиданиям евреев. Их возвращение в то место, которое исторически служило центром их государственности, символом национального и политического единства, стало бы великим событием в истории всего мира» (33).
В дальнейшем тесное знакомство с главным сионистом Хаимом Вейцманом привело к превращению самого Черчилля тоже в завзятого сиониста, о чем написано выше. (Напомню читателям про двойной смысл термина «сионизм» и подчеркну, что здесь оно используется в значении идеи заезда евреев в Палестину.) Наконец, итоги Первой мировой войны стали для Черчилля поистине судьбоносными, определив на три десятилетия одно из магистральных направлений его жизни и деятельности.
Дело в том, что в число побежденных в этой войне входила Османская империя турок. Как верно пишет Гилберт, «перспектива поражения Турции разожгла территориальные аппетиты Великобритании. Сэр Герберт Самуэль, один из двух евреев в составе британского кабинета министров, предложил распространить на Палестину власть британской короны с тем, чтобы в будущем она могла стать населенной преимущественно евреями самоуправляющейся территорией» (42). Сильнейшим лоббистом этой стержневой сионистской