Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд. Джим Фергюс
помнишь, Гортензия, я не очень-то набожна – наверное, потому что наш отец, человек самых нехристианских взглядов из всех, кого я знаю, избран церковным старостой, я со скепсисом отношусь к любым религиозным организациям.
Тем временем эта Уайт во всеуслышание объявила, что не собирается рожать от шайенна, как и вести с ним супружескую жизнь, и уверила нас, что согласилась участвовать в миссии исключительно из соображений жертвы Господу нашему Иисусу – обратить язычника в веру, научив «закону Божьему и настоящему пути к спасению», как она поясняет на свой ханжеский манер. Очевидно, она собирается раздавать буклеты дикарям, и совершенно не смутилась, когда я указала ей на очевидное: они вряд ли смогут их прочесть. Должно быть, то, что я сейчас напишу, является богохульством, но мне думается, что тот Бог, которого представляют мисс Уайт и ей подобные не очень-то пригодится дикарям…
Я буду писать тебе, дорогая сестричка…
31 марта 1875 года
Мы пересекли реку Миссури и остановились на постой в придорожной гостинице в Омахе. Наш эскорт, или, скорее, конвой, как я предпочитаю их называть, обращается с нами скорее как с заключенными, нежели волонтерами важной правительственной программы – с презрением и злобой, и то и дело позволяют себе раздражающие всех намеки на то, что точно знают, какую фаустову сделку мы заключили с нашим благородным государством. Ни одна из нас не получила разрешения пройтись по окрестностям – более того, нас едва выпускали из гостиницы, должно быть, из страха, что кто-то переменит свое мнение и решит сбежать.
На следующее утро нас перевели в другой поезд, и два дня мы ехали вдоль отвесных берегов не слишком живописной реки Платт, широкой, медленно текущей и разбухшей от полноводья.
Мы миновали небольшое поселение под названием Гранд-Айленд, где мы пополнили запасы продовольствия, но выходить нам по-прежнему не дозволялось, и поехали дальше на запад, через грязную деревушку Норт-Платт, где нам снова отказали в такой малости, как выйти на платформу и размять ноги. Вчера утром, на заре, нам представилось потрясающее зрелище – тысячи, а может десятки тысяч, журавлей на реке. Точно по команде – а, скорее всего, просто вспугнутые, – они вдруг стали на крыло, взмывая с поверхности воды, точно огромная простыня на ветру. Наша британка-орнитолог, мисс Флайт, впала в совершеннейший восторг. «Великолепно! – воскликнула она, стуча по впалой груди. – Просто сногсшибательно!» На мгновение мне почудилось, что ее брови сейчас взлетят. «Истинный шедевр! – восклицала она. – Чудо Господне!». Поначалу такие слова показались мне странными, но потом я поняла, насколько они точны. Шум и крики стаи слышались даже сквозь грохот локомотива. Шелест мириадов крыльев – представьте только! – напоминал раскаты грома или рев водопада, перемежающийся с потусторонними, нездешними криками журавлей, которые били крыльями, громоздкие и элегантные одновременно; их грузные, кажущиеся неподъемными тела, ноги, болтающиеся в воздухе, точно матерчатый «хвост» бумажного змея. Шедевр