Власть нулей. Том 2. Наталья Горская
ому что мечта о таком состоянии суть стремление к смерти: к остановке крови в жилах, к бездействию сердца.
Врачи утверждают, что бездельники живут меньше деятельных людей. Деятельным природа постоянно пополняет запасы сил и энергии, а бездеятельным ничего не даёт – незачем, пустая трата. Всё одно, что провода электропередачи подводить к дому перед самым его сносом. Бездеятельные растратят все силы, какие каждый человек получает в начале жизни, как «подъёмные» деньги для вновь прибывших на периферию специалистов, и выдыхаются… Или психологи это утверждают? Рудольф Леонидович не помнил. Так, слышал где-то. Кажется, директор местного совхоза на днях орал в огненной речи перед бастующими трактористами. Усовестить их лозунгами советской эпохи типа «Даёшь три урожая в условиях Северо-Запада!» уже не получалось. Поэтому решил припугнуть если не увольнением, то смертью от безделья. Но народ до того распоясался, что уже и этим его не проймёшь, не заденешь. Народ уже за жизнь не держится, мрёт всё активней и самоотверженней год от года. Вчера, говорят, опять какой мужик в городе допил до горячки и повесился, а из молодёжи на днях хоронили некоего молодца. Укололся какой-то синтетической дрянью, для «ширялова» вовсе не предназначенной, но очень уж ломало бедолагу, а ничего другого под рукой не оказалось.
Но мэра не это раздражало – ему-то какое дело до этих горячек и «крестьянских вопросов»! Он поставлен городом командовать… Городом, тьфу! Тоже мне – город: на лугу у Мэрии корова пасётся! Стыд и срам! Вместо жилья – одни хрущёвки самого скверного типа, где меблировать комнату можно всего двумя стульями, а на кухне только полтора человека помещается. И мэра в такую квартиру запихнули, да ещё и врут, что самую лучшую во всём городе подобрали! А разве настоящие мэры так живут? Разве так можно с мэром-то?! Разве в мэры для того идут, чтобы сидеть в хрущёбе и слушать мычание коровы под окнами… Сволочи!
Под окнами кабинета Рудольфа Леонидовича уже несколько дней, как только на лужайках проступил ковёр свежей травы, паслась корова по имени Роза. Дама крайне своенравная, с чернооким взглядом настоящей барыни. Когда её хозяйка, пенсионерка Александра Потаповна, к началу обеденного зноя приносила своей любимице ведро воды, та неизменно переворачивала его точным ударом копыта. Она и в том году тут паслась, и в позапрошлом тоже. Тогда мэр думал, что это не навсегда, поэтому раздражался, но не так. А теперь понял: навсегда, навеки застрял ты в этой дыре!..
– Роза, ну экая же ты зараза! – раздался после до боли знакомого мэру звякающего звука перевёрнутого ведра голос Александры Потаповны. – Ты понимаешь, что мне тяжело тебе по сто раз воду таскать?
– Му-у!
– Ты понимаешь, голова твоя садовая, что…
– Александра Потаповна! – Рудольф Леонидович не выдержал и гневно высунулся в распахнутое окно второго этажа. – Я ж просил не пасти своё движимое имущество под моими окнами! Ведь просил же! Здесь же – Мэрия, а не ВэДээНХа! Я же… я же работаю, а вы мне мешаете своим мычанием…
– Му-у! – Роза радостно помахала мэру хвостом, решив, что это он её так персонально приветствует.
– Ну и что, что Мэрия? – начала оправдываться хозяйка коровы. – Моя Розушка здесь ещё до Вас паслась и никому не мешала. Здесь у вас трава хорошая. Тут в позапрошлом годе Назаровы своего жеребёнка пасли. Уж он, неугомонный, тут бегал-бегал, траву топтал-топтал, а она всё равно растёт! И что, если моя коровка эту травку пощиплет? Здесь же провинция, здесь корова – главный человек, а вы её имуществом обругали. Нехорошо так женщине хамить!
Корова же никак не отреагировала на хамство в свой адрес, а принялась и дальше щипать травку. Мэр, заслышав её умиротворённое чавканье, хотел крикнуть: «А в Анголе, между прочим, дети голодают!», но ему не дали это сделать какие-то бабы, идущие от рыночной площади:
– Это потому, что Вы ей нравитесь, Рудольф Леонидович, – объяснили они поведение коровы, посмеиваясь самым нахальным образом. – Вот она специально ведро и переворачивает, чтобы был повод подольше под Вашим окном поторчать.
– Чёрт знает что! – смутился лучший друг ангольских детей, так как хорошо знал, насколько остро отточены языки у местных женщин.
И точно, за окном послышалось безудержное хихиканье, переходящее в откровенный хохот, какой бывает, когда люди вполголоса делятся между собой чем-то очень смешным. Стервы! Мэр тихо закрыл окно, чтобы не дать повода для большего смеха и задумался «о жизни такой непростой».
«Боже мой, боже мой! – тосковал он в тиши кабинета. – Только бы дожить до августа».
В августе он должен поехать в Петербург на симпозиум градоначальников Ленинградской области, и эта мысль была как глоток воздуха. А вообще Рудольф Леонидович в последнее время окончательно убедился, что жизнь его не задалась. И, как всегда на Руси водится, беды в жизни сильного пола проистекают из происков если не сионистов, то непременно пола слабого. Слабый пол при этом может даже не догадываться обо всех «бяках», какие приписывают ему хронические горемыки мужской породы. Вот и Рудольф Леонидович теперь иногда смотрел на собственную жену, как на лазутчика в своём лагере. Не всегда, но иногда. А в последнее время это