«Я» значит «Ястреб». Хелен Макдональд
хороший наблюдатель, – сказал ему Придо. – Вот тебе, старина, мое мнение, причем совершенно бесплатно. Мы, одиночки, все такие». Но Джамбо не знал, да и не мог знать, что Придо был шпионом, что его больная спина – это последствия попадания русской пули и что у Придо имелись и другие раны – предательство друга и бывшей возлюбленной. Мир Джамбо был слишком мал, чтобы вместить такие вещи, но мальчик все равно чувствовал, что учитель потерял близкого человека. И Джамбо решил занять место этого человека, пока тот не вернется. Он нашел, как стать полезным. В фильме мне нравился Придо, нравился пейзаж вокруг школы – погруженные в туман горы, гомонящие в вязах грачи, матчи регби и белый пар изо рта у ребят на поле зимним утром. Эти картины стали местом действия многих моих снов, навеянных горем в ту весну.
То, что происходит с сознанием после утраты, понимается позже. Но уже смотря фильм, я почти знала, что Придо занял для меня место отца. Впрочем, на тех северных дорогах мне следовало бы еще понять, что после потери отца сознание не просто выбирает новых отцов из окружающего мира, но находит и новые «я», которые бы их любили. В первые недели, пустые и беспросветные, я примерила на себя роль Джамбо. А на шотландском причале на какой-то момент, не понимая, почему, решила стать ястребом. Я ехала дальше и дальше, дорога убегала из-под колес, и небо прокаливалось, точно в печи, до образования бело-голубой тверди.
Я начала беспокоиться. В ящике было слишком тихо. Я уныло заехала на очередную станцию обслуживания. Кристина побежала купить мороженого, а я присела на корточки перед дырочкой, проделанной для доступа воздуха в стенке картонного ящика. Поскольку мне в течение нескольких часов пришлось смотреть на залитый солнцем асфальт, мое зрение никуда не годилось. Я вообще ничего не могла разглядеть, да и не хотела, потому что ястреб, конечно, умер. И вдруг – Боже мой! – в ящике засверкали звезды.
Когда-то давно в художественной галерее я увидела чемодан – небольшой коричневый кожаный чемодан, лежавший на боку на белом столе. Это был самый обыденный предмет, какой только можно себе вообразить, и он вызывал некоторую печаль, словно его оставили здесь по дороге и забыли взять. Художник вырезал в коже маленькую круглую дырочку. «Загляните внутрь», – гласила приклеенная табличка. В замешательстве от того, что мне придется стать частью произведения искусства, я наклонилась, прильнула глазом к дырочке и от удивления вздрогнула. Снова посмотрела. И вдруг стала королевой бесконечного пространства, ошеломленной, восхищенной, глядящей на глубокий звездный покров, протянувшийся в бесконечность. Сделано было здорово: художник прикрепил к крышке и ко дну чемодана два зеркала с прожженными кислотой точками и осветил их гирляндой маленьких лампочек. Отражение пятнышек и дыр на стекле и светящиеся точки превратили внутренность чемодана в горящую огнями холодную вселенную, у которой не было конца.
Свернувшись на заднем сиденье машины и погрузившись