Халдеи. Николай Шмагин
набор, как премия за хорошую работу, и в честь юбилея нашего закрытого от посторонних глаз предприятия. Большего сказать не могу. – Николаю стало неудобно, и он смутился, было, а зря. Оказывается, чем наглее врёшь, тем больше тебе верят.
Так и жене с тёщей сказанного было вполне достаточно.
Они радостно захлопотали вокруг дефицитных продуктов, забыв о позднем времени, ласково и с долей вины поглядывая на добытчика. Неужели они ошибались, считая его обычным лодырем и неудачником.
Сам виновник торжества отдыхал на диване, поглядывая на них, и вспоминая, что на самом деле происходило в этот вечер…
Гостиница «Юность» находилась на балансе Управделами ЦК ВЛКСМ.
В неё на различные праздники, торжественные мероприятия и чествования слетались молодёжные организации со всего Советского Союза, и других соцстран Варшавского Договора. И не только.
В актовом зале проходили конференции, на которых выступали лучшие артисты советской эстрады. Так и на этот раз. Сначала была конференция, посвящённая молодым хлопкоробам страны.
Выступал сам секретарь ЦК ВЛКСМ Е. М. Тяжельников, и лично награждал отличившихся в столь нелёгком и почётном труде Знаком ЦК ВЛКСМ «Лучшему молодому хлопкоробу».
Потом начался концерт, и по всей гостинице разносился мощный баритон Иосифа Кобзона, с задором исполнявшего песню о комсомоле:
«Не расстанусь с комсомолом,
Буду вечно молодым!..»
В это самое время в банкетном зале вовсю хлопотали официанты Егор Иваныч, рослая красавица Галина Петровна, и в помощь им был придан ученик Николай. Из ресторана были доставлены все необходимые продукты и разнообразные напитки на любой вкус.
Втроём они накрыли «Поляну», и когда во главе с главными комсомольцами прибыли шумные гости на банкет в честь награждённых, они весь вечер обслуживали их по высшему разряду. Какая школа для ученика.
Произносились тосты и речи в стиле «Алаверды», гости пили и ели, что называется, в «три горла», но осталось всего много.
Всё, что досталось ученику после банкета от старших коллег, теперь находилось в хозяйственных руках его жены и тёщи, включая и полученную им ещё днём зарплату…
Как бы то ни было, но Николай теперь жил семейной жизнью, и это положительно сказывалось на его отношении к будущему. Он стал спокойнее, рассудительнее, стал забывать о разгульной жизни в общагах, будь то в Краснодаре, или в Очаково в Москве.
Ему снова захотелось рисовать, как в детстве, и теперь в свободное время он стал делать зарисовки, для этого брал с собой альбом, когда прогуливался в скверике возле дома со своей беременной женой.
В результате появились рисунки, например, старушка на лавочке, или жена в просторной блузе и свободном сарафане, скрывающем её формы.
Дома он нарисовал свой автопортрет пером (чёрной гуашью), затем постелил на стол скатёрку, на неё поставил тульский самовар, гордость Марии Михайловны, чайную посуду, положил лимон, и написал яркий, красочный натюрморт на картоне