Зеленоглазая моя погибель. Анатолий Ярмолюк
она переступила с ноги на ногу и прислонилась к косяку, говорили потом, что это ее телодвижение получилось до того непринужденным и изящным… ну, скажем, будто от легкого летнего ветерка колыхнулся цветок. Да, именно так. И, еще рассказывали, что у батюшки Евгения от этого грациозного женского телодвижения будто бы сами собою сжались зубы и побелели скулы.
– Э… – выдавил из себя батюшка Евгений.
– А о моих грехах, стало быть, будете знать именно вы? – спросила женщина у батюшки Евгения.
– Не я, – мотнул головой батя. – Тоже – Господь…
– Но – через вас? – и женщина опять переступила с ноги на ногу.
– Таков порядок, – глухим голосом вымолвил батюшка. – Не нами заведено, не нам и менять… Или, может, вы – против такого порядка?
– Ничуть, – уже и вовсе откровенно засмеялась женщина, и те, кто слышали ее смех, говорили потом, что это был удивительный, чистый и легкий смех, будто неожиданно упали с неба и рассыпались по земле звонкие колокольцы. – Ничуть я не против…
– Тогда – приходите, – сказал батюшка Евгений. – Всякое воскресенье – после службы. Я имею в виду – исповедь. Вот…
– Я подумаю, – сказала женщина, легко повела плечами, прощально усмехнулась и пошла.
– Да… подумайте, – сказал ей вослед батя.
Те, кто слышали прощальные батины слова и наблюдали при этом самого батю, говорили потом, что у бати был весьма двусмысленный вид: казалось, он изо всех сил желал, чтобы женщина оглянулась, и еще, сдавалось, батя едва себя сдерживал, чтобы не броситься за нею вослед. Но – женщина так и не оглянулась, а батюшка вослед не бросился…
– Мадам или, что не исключено, мадемуазель! – окликнул женщину Динозавр, когда она сошла с церковного крылечка и ступила на паперть. – Подали бы убогим на поддержание их никчемной жизни! Как знать – может, такой поступок будет единственным вашим добрым поступком на этой скорбной земле, чем и спасетесь!
Тут надобно сказать, что такие слова были обыкновенными в лексиконе Динозавра, он такими словами обращался едва ли не ко всякому, кто проходил мимо по паперти. Но, однако же, почти никто не вникал в смысл этих слов: никому не было интересно то, что говорил какой-то нищий с двумя культями вместо рук.
А эта женщина вдруг взяла и вникла. Услышав Динозавра, она замерла, так, в замершем виде, постояла, а затем подошла к нам – ко мне и к Динозавру.
– Значит, вы думаете, – спросила она у Динозавра, – что я до сих пор ничего хорошего в своей жизни не сделала?
– Кто я таков, сударыня, чтобы думать и предполагать? – с философическим смирением пожал плечами Динозавр. – Я, как вы видите, жалкий попрошайка. Смешно, знаете ли, и печально, когда попрошайка пытается мыслить, предполагать и ударяться в разнообразную философию. Попрошайка обязан мыслить банально, мадам или, возможно, мадемуазель. Обращаясь к вам, я произнес сущую банальность. Я лишь хотел, чтобы вы обратили на нас свое внимание. И чтобы вы подали нам – мне и моему сотоварищу, которого вы наблюдаете рядом. Только и того, сударыня.
Женщина,