Преторианец. Кентурия особого назначения. Валерий Большаков
отпрянул. Э, нет… Это вовсе не скорость реакции, тут что-то другое! Тиридат вроде как предвидел, куда станет бить Сергей, и уходил, уворачивался еще до удара!
Устод Юнус что-то такое говорил… С сожалением. Надо бы, мол, тренировать не только бицепсы-трицепсы-квадрицепсы, но и «мышцу мозга». Рука ведь сама по себе не бьет – сначала мозг отдаст команду мускулам, и только потом последует удар.
Сигнал пройдет по нервам, мышцы сократятся… Нокаут! Но мысль, излучаемая вовне, говорил устод, обгоняет биотоки, бегущие по центральной нервной, надо ее только уловить, распознать как-то, и тогда ты выстроишь оборону еще до нападения. Противник вот-вот выдаст хук левой или прямой в голову, а у тебя уже пошел встречный удар!
Устод тогда сокрушался, что искусство опережающего боя утрачено. А хрен там! Вот оно! Лобанов попробовал обдурить Тиридата – выбросил левый кулак, метя мастеру в голову, остановил движение, не закончив, и звезданул правым. Мастер должен был прянуть в сторону от удара левой, но он даже не дернулся. Зато прямой правый угодил в пустоту – Тиридат отклонил голову и пропустил кулак Лобанова над плечом. Это было как издевка, и Сергей почувствовал гнев.
Фратарак понял его состояние, заговорил успокаивающе. Затем он хлопнул в ладоши, и из-под навеса вышел Антоний.
Тиридат велел ему что-то на латыни. Тот почтительно склонился.
– Хик эст Антоний, – представил его фратарак, – инструктор.
– Инструктор! – удовлетворенно повторил Лобанов, заслыша хоть одно знакомое слово.
– Сик! – кивнул Тиридат и удалился в тень.
А «инструктор» Антоний, сосредоточившись и отрешась от земного, начал обучать Лобанова науке опережать события – дал новенькому испить противного млечного настоя, и Сергей быстренько вышел «за скобки» нормального человека. Он вдруг обрел способность видеть звуки и чуять запах смеха, слышать красивую форму и осязать придуманный образ.
Антоний уселся на теплый песок, сложив голенастые ноги кренделем, смежил веки и затянул мантру, монотонно и нудно. Не размыкая глаз, инструктор показал пальцами: повторяй!
Лобанов опустился на колени и присел на пятки. Сбиваясь и путаясь, занудил за инструктором, попадая в тон. С первого раза в памяти остались лишь отдельные слова – «ка», «ба», «хуну-неферу», «сетх», «сэтеп-са», «та-кем»… Даже сейчас, в лето сто семнадцатое от Рождества Христова, от них веяло такой древностью, что мурашки по коже. А слова выговаривались и выговаривались, голос Антония повторял и повторял стародавнюю формулу, словно заклятие накладывал. И наложил-таки.
Бормотание Антония отдалилось, стало неразборчивым и пропало. Пропал теплый песок под ногами. В уши проник совершенно незнакомый шум. Сергей открыл глаза и осмотрелся.
Он не сидел. Он стоял в узком зале, окаймленном двумя рядами массивных колонн. Их капители были украшены узором хекер – вырезанными в камне метелками тростника. Высокий потолок был расписан под звездные небеса, а пол сиял розовыми гранитными плитками.
В двух шагах от Лобанова стоял столик