.
этому новому чувству – я боюсь вспоминать некоторые вещи. Вернее, вспоминаю с опаской, осторожно, как грязную прилипшую повязку снимаю с засохшей раны. Ни с того ни с сего вдруг нахлынет в памяти какое-то давнее событие, а вы сразу же мотаете головой, словно лошадь от дурного сна, отгоняя от себя неприятные или страшные воспоминания.
Володя отошёл от дверного проёма, и своим собачьим нюхом в долю секунды я отчётливо увидел, как вставший в самом начале вагона «на атас» Васёк кивнул Паше, а Паша, поймав «маяк», тоже кивнул в ответ. Заняв позицию, полностью перекрывая проход, здоровяк, словно боксёр перед гонгом, расставил пошире ноги и хрустнул пальцами рук за спиной.
– Слышь!.., – бросает он Володе, который ни чего не видит, и всё виснет на мне, слюняво и дурашливо чего-то объясняя.
Паша нетерпеливо взбрыкнул жирной ляжкой, но я его опередил. Небрежно и сильно отталкивая от себя Володю, я говорю по возможности громко, удивляясь своему спокойствию:
– Да отвали ты уже, дебил! Ты не видишь…
Володя машинально заваливается на меня по инерции, и я толкаю его так, что он падает, толкая Пашу дальше.
– Ты не видишь, сука тупая, тебя сюда резать привели?
Мои слова звучат так эффектно, что Паша замер, на мгновение забыв стряхнуть с себя Володю.
– Чё, Паша… Делай!., – говорю я, поднимая кулаки.
Этот момент мне вспоминать почему-то стыдно. Я – тощее пьяное щущиство, ощетинился и встал в боевую стойку, и так и сказал ему:
– Чё, Паша… Делай.
Не успевающий удивляться моей прыти Паша, невольно залюбовался мною, слабо отмахиваясь от слюней Володи, как от назойливой мухи:
– Да отвали ты уже…
Меня колотило внутри, и я боялся споткнуться о свои же ноги, и растянуться прямо тут в тамбуре, когда Паша, намереваясь чего-то сказать, протянул ко мне руку, и в это же время опостылевший всем Володя в очередной раз повис на Пашиной руке «братаннн!», а я, вздрогнув, машинально ударил Пашу кулаком в челюсть…
Всё замерло и остановилось. Поезду кто-то прогудел впереди, вагон накренился, и мы синхронно поставили руки на стену.
Паша засмеялся с удовольствием, и медленно вышел, улыбаясь мне, прикрыв дверь.
Я трясся так, что не мог идти. Повернулся к Эдику:
– Пошли…
Совсем плохо другу моему, смотрю я…
Сколько раз я вот так же зарекался… И выворачивает его наизнанку, а что внутри, что снаружи, пусто. Холодрыга зловонная. И хреново Эдику, и вагон трясёт, и качается всё, а тут вся эта история.
– Алик!, – озираясь на дверь, ко мне тут же кидается Володя, увидев, что Паша вышел, жарко шепчет плаксивым лицом, – Я им деньги отдал!.. Алик!.. Чё делать?… А?.. Я им…
Я мрачно гляжу на придурка, ещё разгорячённый вознёй, тоже с опаской поглядывая на дверь:
– Лучше бы ты им свою жопу…
– Алик!.., – Володя заливается слезами, хватает меня за шиворот, – Чё делать?.. Он сказал, что ему разменять надо… А я…
– Кто