Секта-2. Алексей Колышевский
но и жена ничего не знала о местопребывании супруга, столь мало побывшего с ней. Тогда фараон разослал по всей стране и за ее пределы глашатаев, и те повсюду принялись вопить, что Моисей должен вернуться в Перавис и предстать пред очи фараоновы. Моисей же, услышав о таком деле и справедливо рассудив, что настал для него момент истины, решил явиться к фараону во всем блеске провидца и мудреца. Он много размышлял над несовершенством мира, пытался найти причины, мешающие сделать лучше жизнь человеческую, и пришел к выводу, что настало время дать людям то, что они давно заслужили, познакомить их с истинным, единственным Богом. Разумеется, на египтян его решение не распространялось – этот народ не был Моисею родным, и он опасался, что его сочтут еретиком и попросту казнят, начни он проповедовать о едином Боге на площадях.
Пастушеское его уединение, отдых от страстей большого мира позволили ему понять и осмыслить тот факт, что, решив стать во главе своего народа, он должен будет держать его в повиновении на основании закона. Причем лучше, если все поверят, что закон этот не открыт, не придуман человеком, но дан самим Богом. Однажды, загнав стадо на самое отдаленное синайское горное плато, где трава была особенно сочной, Моисей решил найти для себя место отдыха и приглядел для этого одиноко стоявший раскидистый куст тамариска, в тени которого ему и вздумалось отдохнуть, вполглаза наблюдая за овцами. Возле куста, словно специально для него, кто-то аккуратно сложил две обработанные по краям и отполированные каменные пластины. Моисей сразу отметил, что камень этот никак не может быть горным – то был песчаник, довольно мягкий и хорошо поддающийся обработке. И в этот момент на Моисея снизошла благодать. Он вдруг ощутил присутствие в своих мыслях чего-то постороннего, но не скверного, а наоборот – чьей-то воли, заставившей его извлечь копье и воспользоваться им как стальным резцом.
«Един Бог, и народ наш един», – выбил Моисей первое из правил, полюбовался на дело рук своих и продолжил. Песчаник легко поддавался, и копье, нисколько не затупившись, резало его, словно горячий нож масло. «Нельзя богохульствовать и произносить имя Божье всуе. Нельзя желать ничего, что есть у ближнего твоего…»
«Я столь о многом хотел бы сказать людям, – думал Моисей. – Но на этих камнях так мало места. Не значит ли это то, что Бог мой велит вырезать на них лишь самые важные правила? Пусть по ним живут не только евреи, ибо Богу угодно, чтобы всякий человек жил так, как велит ему Господь, все люди перед ним равны, а кто поставит себя выше остальных, тот проклят будет и поминаем во веки веков наряду с Сатаном».
Из тамарискового куста он вырезал для себя посох, сложил камни в суму и проверил копье. Оно стало еще острее и блестело еще ярче, словно содержался в нем одновременно и дневной, и звездный свет, словно было в нем заключено два разных начала: светлое и темное – символ гармонии и единства противоположностей, существующих в одном чудесном, из небесного железа выкованном