Приворотное зелье. Михаил Ульянов

      …Из Тары я прикатился, как колобок: толкнули меня – я и покатился. Приняли меня в студию – я удивился и стал там учиться. Дальше – тоже игра судьбы: все, по большому счету, свершалось помимо меня. Случись то или иное, я ничего не мог бы изменить.

      Следующий шаг в моей жизни был волевой. До сих пор удивляюсь себе: как я рискнул его сделать? Но – рискнул.

      В мае 45-го окончилась война. Моя тетушка в то утро подняла меня с постели ни свет ни заря криком: «Война кончилась! Победа! Победа!» Она пела, плясала. Я ее такой никогда не видел.

      Началось что-то невообразимое, словами не передать! Улицы заполнил ликующий народ. Все поздравляли друг друга, обнимались, целовались. Военных подбрасывали в воздух. Гремела музыка, люди пускались в пляс, то тут, то там возникали танцевальные площадки. Это был такой праздник, который воссоздать потом не удалось, по-моему, ни одному режиссеру. Только кадры кинохроники донесли до нас неповторимую атмосферу того дня, дня великого торжества и большой печали.

      Мы, студийцы, отметили день Победы по тем временам роскошно. На столе был спирт, кое-какая закуска, винегрет. Винегрета мы наготовили целый таз! С тех пор, когда я ем винегрет, я вспоминаю первый День Победы.

      После окончания первого курса на летние каникулы я приехал в Тару. Почти ежедневно я приходил в театр к Просветову. Актеры собирались уезжать из города, кто на Украину, домой, кто в города России, где есть театры, Просветов – в Москву. Тарский театр доживал последние месяцы. В начале 46-го он распался.

      Жизнь входила в мирную колею. Некоторые мои соученики по студии отважились на поездку в Москву с целью поступить в какую-нибудь из столичных театральных студий. Это делалось втайне от Самборской, потому что в случае неудачи путь в Омский театр смельчаку был заказан.

      Решился на этот шаг и я. Это было сущее безумие, потому что никто из нас толком не знал, где конкретно находятся эти студии, кто ими руководит и каковы особенности условий приема в каждую из них.

      Святое молодое незнание! Оно придавало мне храбрости.

      Заручившись поддержкой отца, я двинулся в столицу. Было это в августе 1946 года.

      Щукинское училище

      Приехав в Москву, я сдал чемодан в камеру хранения на вокзале и отправился в Сокольники, где жила Клавдия Тимофеевна, обещавшая отцу приютить меня на первое время. Дом стоял в глубине двора. Это был старый двухэтажный дом, со скрипучими лестницами на второй этаж, с палисадником под окнами, с бесчисленными жильцами, то дружившими, то враждовавшими между собой. Кругом стояли такие же дома. Сейчас на этом месте высятся многоэтажные громады улицы Гастелло.

      Клавдия Тимофеевна занимала одну комнату. Мне для проживания был отведен диван. Я был так потрясен приездом в Москву, так устал от вокзальной суеты, многолюдья и ярких впечатлений, что, получив от хозяйки разрешение, лег на диван и